— Всё выше, и выше, и выше стремим мы полёт наших птиц, и в каждом пропеллере ды-ышит спокойствие наших границ!..
На «границах» связка ключей вывалилась из замка и брякнулась под крыльцо. Замок закачался на дужке.
— Что такое!.. — Светлана Ивановна, только что бодро гудевшая себе под нос «Марш авиаторов», подивилась на замок, перегнулась через перила и стала шарить глазами. Вон она, связка-то!.. Ишь ты, далеко ускакала!..
Светлана Ивановна спустилась с крыльца — доски поскрипывали, — подобрала ключи, нацелилась было на замок и тут только сообразила, что он открыт!.. Выходит, директор уже на месте, раньше неё прибыл, неслыханное дело!..
…Позвольте, как — на месте? Если замок в петли продет и на одной дужке болтается? Что ж это, директор дверь отпер, сам подался куда-то, а всё библиотечное хозяйство нараспашку оставил? На одну дужку только и прикрыл?
Светлана Ивановна заволновалась, заторопилась, крыльцо под ней заходило ходуном. Она отцепила замок, пристроила его на всегдашнее место — на гвоздик с правой стороны, — распахнула дверь. Изнутри сразу потянуло запахом пыли и старых книг.
— Пётр Сергеевич, вы здесь?.. Или где?
Никто не отозвался.
Библиотекарша кое-как подпёрла обшитую старым дерматином дверь цветочным горшком с геранью. Дверь осенью подпирали старинным чугунным утюгом, должно быть, в полпуда весом, а вот весной — горшком с геранью.
Неладное началось сразу же. Под ноги Светлане Ивановне как будто текла бумажная река. Библиотекарша ахнула и прижала к груди гигантскую клеёнчатую сумку.
Река состояла из газет и журналов, и все они были измяты, словно истоптаны, ими был устлан весь пол в коридоре, так что даже ковровой дорожки не видно.
— Батюшки светы, — пробормотала Светлана Ивановна, и подбородок у неё задрожал, и дыхание сбилось.
В карманчике сумки она нашарила лекарство, выдавила крохотный красный шарик и кинула под язык.
Ступая по бумажной реке, она осторожно заглянула в «абонемент» и зажмурилась от ужаса — здесь всё было вверх дном, все книги вытащены, выворочены, как будто их били и насиловали. Стеллажи, без книг похожие на скелеты, сдвинуты с места, даже цветочные горшки опрокинуты!..
— Батюшки, — повторила Светлана Ивановна и подумала: хорошо бы сейчас упасть в обморок, но падать в обморок она не умела.
Тело человека, лежащего на полу позади стола с выдвинутыми и выпотрошенными ящиками, показалось ей не таким уж страшным.
Оно должно было там лежать, и оно лежало.
— Пётр Сергеевич, — позвала Светлана Ивановна и наклонилась над телом. — Петя!.. Что с тобой? Зачем ты здесь лёг?
Было совершенно очевидно, что директор библиотеки ничего и никогда не сможет ей ответить, что это даже и не директор, а то, что от него осталось, — пустая оболочка, не нужная больше и не слишком на директора и похожая!..
Светлана Ивановна сделала неловкое судорожное движение, и из её гигантской сумки на тело посыпались ручки, кошелёк, дурацкое зеркальце с картинкой на крышке, глазные капли, пузырёк тёмного стекла, полоска пластыря, скатанные в нейлоновый узелок запасные носки.
Она кинулась их собирать, а из сумки всё продолжало сыпаться, и когда она горячей потной ладонью случайно коснулась руки Петра Сергеевича, оказалось, что та холодна и тверда.
— Всё, — сказала Светлана Ивановна и ощупью села на стул. — Вот и всё.
…На «Скорой» приехал молодой, бесцеремонный фельдшер, который всё болтал по телефону и на вопросы только махал рукой — вы что, мол, не видите, я занят, — а как глянул на тело, так весь позеленел и выскочил в палисадник, а Петра Сергеевича на носилки погрузили щетинистые похмельные санитары и понесли неловко, неумело.
— Тихо там, уро́ните его! — закричала на санитаров Светлана Ивановна, а Галя всхлипнула.
— Да ему уж без разницы, мамаша, — отозвался один из похмельных.
Участковый Игорёчек, которого по молодости лет только так и звали, растерянно бродил по бумажному морю и бормотал себе под нос, что сейчас подъедет начальство, а пока не подъедет, трогать в библиотеке ничего нельзя. Под окнами переговаривались и курили сбежавшиеся соседи — библиотека имени Новикова-Прибоя располагалась в «частном секторе», кругом сплошь сады и в глубине садов — деревянные дома под железными крышами.
— И ведь как знал, как знал, — повторяла Светлана Ивановна. Крохотные красные шарики — лекарство больше не помогали, она тяжело, прерывисто дышала, и в груди как будто паровой молот стучал — бух, бух. — Он ведь мне сколько раз говорил: если я раньше тебя помру, сделай милость, позвони в Москву, сообщи там… Он же сам-то московский!
— Да-а-а, — тянула Галя и всхлипывала.
— Что да, ну что да-то, ведь он молодой совсем мужик! — через силу говорила Светлана Ивановна. — В прошлом году юбилей справляли, пятьдесят лет, разве ж это возраст!.. Я над ним смеялась, бывало: ты, Петь, на моих похоронах простудишься!
— Так он не сам себя, Светланочка Ивановна, его ведь… убили, да? Ведь убили?..
Старая библиотекарша махнула на Галю рукой.
Во дворе зафырчала санитарная машина, зачем-то наддала сиреной, Светлана Ивановна схватилась за сердце.
— Галя, поищи там в сумке телефон-то. Надо звонить, раз покойный приказывал. Господи, это ж не произнести даже, Пётр Сергеевич наш — покойный! А ещё очки и записную книжечку. Поищи там, Галя…
Очки и записная книжка оказались в сумке, а телефон валялся на полу под столом.
Светлана Ивановна нацепила очки, долго, ничего перед собой не различая, листала книжечку — из неё выпадали какие-то бумажки, Галя их все поднимала и складывала себе на колено.
— Ну вот. Петиной рукой записано. Известить Раису Васильевна Горбухину. И телефон, московский, должно быть. Четыреста девяносто пять впереди — это же Москва?
Галя пожала плечами.
Светлана Ивановна так же долго набирала номер, а когда в трубке длинно загудело, изо всех сил выпрямилась и закаменела.
— Раиса Васильевна Горбухина? Это вам из Тамбова звонят. У нас беда случилась. Пётр Сергеевич велел в случае несчастья вам первым делом сообщить, вот я и сообщаю…
Генерал положил трубку, посидел неподвижно, а потом, не зная куда девать руки, пристроил их на затылок.
Известие было до крайности неожиданное и… неприятное. Произошло нечто, чего произойти никак не могло, по опыту он знал, что так не бывает.
— Не бывает, — громко сказал генерал и в кабинетной тишине не узнал собственного голоса, — так не бывает, но так есть.
Он совершенно точно знал, что нужно делать, но всю жизнь был уверен, что делать этого не придётся никогда. Генерал не боялся — он вообще в жизни почти ничего не боялся, — но для того, чтобы приняться за дело, следовало собраться с духом, а у него пока не получалось.
