опустила голову. Студенты последовали ее примеру. Наблюдавший эту сцену через открытую дверь Гуров подумал, что они выглядят как нашкодившие сообща школьники.

Мятин тяжело поднялся со стула:

– Помимо намерения проверить вашу пунктуальность меня привело сюда желание поздравить вас и ваших одаренных студентов – весь семинар «Слово трикстера» – с прекрасными новостями по гранту. В очередной раз поблагодарить за популяризацию филологической науки. Вашу предстоящую публичную лекцию студенты обсуждают активно. На парах. В том числе на моих.

Гурову показалось, что Миль со студентами смутились еще сильнее.

– Афишу мне дали вот, – поджал губы Мятин. В его руке мелькнула готическая афиша научно-популярного мероприятия «Знак Зодиака» с фото Миль в центре кроваво-красной мишени, которой подписывался маньяк. –   Тема, на ваш взгляд, корректна? – недовольно спросил декан. – Учитывая обстоятельства. Напоминаю, что Екатерина Мельникова училась на нашем факультете, на заочном отделении.

– Ну, вообще, – Миль явно выглядела смущенной, – у вас какой-то странный билет. Я утверждала организаторам другой макет. И мы определялись с темой задолго до последних событий. Простите, но тогда казалось, что именно провокационная тема в этот праздник выстрелит.

– Выстрелит? – грозно переспросил декан.

– Да ну выстрелило же! – встрял Гриша. – И у нас и костюмы для лекции огонь!

Студенты бросились доставать наряды. Вика вынула из сумки костюм Лира – рубище и колючий пластмассовый венок из полевых трав:

– Мы подумали, что вы оцените. Эпичная сцена в бурю. Знаменитый монолог. Ну, как-то так…

– Эта холодная ночь превратит нас всех в шутов и сумасшедших, – печально процитировал Мятин.

Миль понимающе кивнула.

– Сказала бы, что другого не было, – прошептал Вике Сеня.

– Постарайтесь выступить более успешно, чем этот, – декан обвел взглядом студентов с костюмами в руках и Миль с перекинутым через плечо, как банное полотенце, Лировым рубищем, – перформанс. Не делайте филологию объектом для насмешек.

– Мишенью, – подняв руку с билетом, поправила его Миль.

– Как всегда, метко сказано, Анна Игоревна! Аминь, – кисло ответил декан.

* * *

Когда он ушел, студенты расселись в аудитории. Пока Миль раскладывала на кафедре свои листы, Вика ткнула ручкой сидевшую на первом ряду Сашу.

– Держи. – Она протянула ей пакет. – Платье Гонерильи.

– А!.. О!.. Как неожиданно. Спасибо!

– Не благодари! И… постарайся не спиться от того, как в нем одиноко спится. Ой, смотри-ка. Еще один каламбур на совпадении звучания – в твою коллекцию! – Она протянула еще один пакет. – Костюм мужа для Ваньки захвати.

– Итак, – Миль властно прошла вдоль первых парт, – на прошлых занятиях мы с вами говорили, что языковая игра – некая аномалия. Высказывание, форма которого незаконна. Так не должно быть сказано. Но герой намеренно выбирает именно эту грамматическую форму и именно это слово. Зачем? – Голос лектора стал жестким, и все поняли, что от нее не укрылись ни растерянность Саши, на злорадство Вики. – Виктория!

– Смотря о какой коммуникативной ситуации мы говорим, – изменив тональность на стыдливую, заговорила Вика. – Если речь идет о бытовой коммуникации, то отправитель сообщения просто хочет развлечь себя и собеседника. Возможно, попутно обходя с помощью шутки общественные табу.

– Верно. А если перед нами художественный текст? – Она послала Поповой ободряющий взгляд. – Саша!

– В этом случае, – с каждым словом голос девушки обретал силу, – ошибка отражает характер персонажа. И одновременно может двигать сюжет текста, даже креолизованного.

– То есть? Гриша, поясните!

– То есть кодированный посредством разных знаковых систем. Например, рекламный видеоролик, выпуск влога или фильм.

– Приведите пример, – обратилась Миль к аудитории, – когда языковая игра выполняет в речи киноперсонажа сюжетообразующую функцию.

Сеня поднял руку:

– Ну, в «Малавите» Люка Бессона сын нью-йоркского гангстера, скрывающегося с семьей по программе защиты свидетелей, пишет сочинение для школьной французской газеты. Где использует диалог итальянских гангстеров, услышанный на воскресном барбекю дома в Квинсе:

«– What’s on at the Opera right now?

– You wouldn’t like it, they’re doing “Boris Godunov”, it’s written by a Russian.

– Why wouldn’t I like it? If it’s Godunov for you, it’s Good enough for me!»

Остальные студенты засмеялись.

– Отличный пример! – Миль улыбнулась вместе с ними. – Какой игровой прием здесь используется?

– Звуковое совпадение фамилии русского царя с английским выражением «достаточно хорошо». В итоге – каламбур, – ответил Сеня. – Рождается новый смысл: «Если опера достаточно хороша для тебя, сгодится и мне».

Слушавший в коридоре Гуров с удивлением осознал, что понимает, о чем они говорят. Ему нравилось, что на занятии обсуждали его любимый фильм. Ему нравились черный юмор преступной семейки Блейк и эпизод, когда Уоррен пишет эссе для школьной газеты в последний момент. Кроме того, он не мог не оценить педагогического мастерства Миль. Он понимал все, о чем она говорила. И прожил эти полчаса в каком-то непривычно высоком темпе мышления. Кроме того, он заметил, что Анна Игоревна обладает даром вовлекать в обсуждение всех присутствующих, создавая у них ощущение сопричастности к своим наблюдениям и напряженной работе ума, подводить к выводам.

Когда Миль говорила, ее обычно обволакивающе мягкий голос становился ниже, глубже, женственнее и звучнее. От его тембра возникало двойственное ощущение. Она почти соблазняла голосом, напоминая гротескно сексуальную жену Кролика Роджера, чарующе поющую президенту Happy birthday to you Мэрилин. Одновременно ее слова получали сакральное значение, врезались в память, сгущали воздух, в котором были произнесены.

Гуров видел много обаятельных людей, в том числе среди преступников. Некоторым аферисткам вроде той же Риммы Стародубцевой было почти невозможно сопротивляться. Но сейчас он, пожалуй, впервые столкнулся с подлинной харизмой, которая, казалось, становилась еще сильнее от того, что ее обладательница своей силы не осознает.

На колокольне храма в университетском дворе зазвонил колокол. Под его величественное звучание на экране появилась гравюра Питера Брейгеля Старшего «Карнавальная сцена: два танцующих шута».

– Шут, – заговорила Миль, – обладал особым правом советовать монарху и – не всегда безнаказанно – высмеивать его решения. Однако на карнавале, когда привычные правила социального взаимодействия отменялись и все вставало с ног на голову, власть шута обретала законный характер.

Кадр сменился парижской хромолитографией 1857–1858 годов под названием «Колдунья, шут и нищий преследуют средневековых сержантов».

– Вот, скажем, характерное изображение, сделанное во Франции во второй половине девятнадцатого века. Ведунья, шут и калека противостоят официальной власти, действуют заодно. А теперь посмотрим на гравюру Питера Брейгеля Старшего «Два шута, забавляющиеся шутовскими жезлами». Здесь запечатлены символы власти шута – колпак и деревянный жезл-антискипетр под названием «марот». Обратите внимание на форму шутовского колпака. В позднем Средневековье его изображали трехверхим. Такая форма повторяет очертания королевской короны. Это как бы царский венец, вывернутый наизнанку. Языки по сторонам являются неотъемлемым атрибутом и символизируют поднятые уши осла.

На экране возникла гравюра с пляшущим пузатым шутом в колпаке с ушами и оборкой с бубенцом между ними.

– Центральный элемент головного убора с течением времени менялся. Рог превращался в голову птицы. Та – в гребень из оборки с бубенчиком или просто из бубенцов. Они символизировали голову