стране, как выяснилось, я не могу. Считай, президент запретил. А я, как и ты, к властям прислушиваюсь.

Я лукавил, президент не запрещал, но Крис-то этого не знает. А вот то, что в составе президентской делегации я только вчера вернулся из Китая, знает.

– С чего ты взял, что я уничтожу твои заводы? – Крис хотел изобразить возмущение, но у него не получилось. То ли сказалась усталость, то ли количество выпитого спиртного.

– Другие-то уничтожил. «Байкал», например. Завод, который купил у Дакуняна. И года не прошло.

– Они оказались нерентабельны.

– И эти окажутся, коли велят.

– Это ты слишком! Твои заводы процветают. У меня нет основания считать их нерентабельными, – Крис старался говорить миролюбивым тоном.

– Прости! У тебя возможны неприятности из-за моего решения. А подпиши я контракт, они были бы у меня. И поверь: мои неприятности покруче твоих будут. 20% африканских акций их не окупят. Ты выкрутишься.

Последнюю фразу я произнёс примирительным тоном.

– Всё-то ты знаешь, – пробурчал Крис, – неприятности тебя ждут в любом случае.

То ли просто сказал, то ли это была угроза. Время покажет.

Завещание

Иван как в воду глядел. Утром приехал нотариус, чтобы зачитать завещания Дмитрия и Анны Андреевны. Сразу после завтрака вся семья, включая Ивана, который опять ночевал у нас, собралась в гостевой гостиной.

Высокий со спортивной выправкой коротко постриженный мужчина, наш семейный нотариус Лысенко Степан Сергеевич, зачитал вслух сначала завещание Дмитрия, т.е. моё. Оно оказалось почти бесполезным, ведь основные наследники, жена и сын, погибли. Дом, небольшая недвижимость за рубежом, счет в банке, всё то, что должно было отойти им, теперь после их гибели и гибели матери – Анны Андреевны, отойдёт брату, т.е. опять-таки мне, если не всплывёт факт подмены, о котором нотариус естественно ничего не знает. Однако последний пункт завещания привлёк моё внимание. Оказывается, при институте, в котором я работал, полгода назад был организован ещё один институт – частный, мой собственный институт холодного ядерного синтеза. Об этом факте я слышал впервые. И этот институт, созданный на деньги Олега, но оформленный на Дмитрия, по завещанию возвращается к Олегу. В последнем абзаце завещания Дмитрий, т.е. я, просил брата не бросать научное учреждение, а, наоборот, поддерживать его и дальше, несмотря на все происки недоброжелателей, потому что «за холодным ядерным синтезом будущее науки и страны».

Вот так, ни много ни мало: будущее науки и страны. И у этого будущего есть недоброжелатели. Я сразу же захотел туда отправиться и собственными глазами увидеть своё наследство. Обязательно сделаю это уже сегодня.

По завещанию Анны Андреевны всё её имущество, которое ограничивается коллекциями картин и оружия, доставшимися ей от мужа, должно быть поделено между внуками: картины – Натали, оружие – Семёну при условии, что они не будут вывозить произведения искусства и древние артефакты из страны. Дети не удивились такому условию; они хорошо знали, что бабушка была патриоткой. Да и она неоднократно озвучивала своё решение вслух в моменты их встреч. «Если вам не нужны эти шедевры, не берите грех на душу – не продавайте, – говорила она, – лучше отдайте в Пушкинский или какой-нибудь другой музей. Это – достояние страны. Мы всего лишь хранители этого достояния».

Внушительная стоимость коллекции привлекла моё внимание. Я неоднократно уже бывал в западном крыле своего дворца, где в нескольких солидных залах на стенах развешаны картины разных художников, от передвижников до современных отечественных мастеров, а в стеклянных витринах лежит холодное оружие разных эпох: от найденных в скифских курганах наконечников для стрел до сабель и шашек первой мировой войны. Отец начал собирать эту коллекцию ещё в восьмидесятых, когда у него появились деньги и возможности. Анна Андреевна после его смерти продолжила это дело, приобретая талантливые произведения современных художников. Для многих из них девяностые и нулевые годы оказались настоящим испытанием, и моя мама считала своим долгом поддержать отечественное искусство покупкой их картин на выставках и аукционах.

И опять последняя строчка завещания была адресована Олегу. Анна Андреевна просила в ней позаботиться о благотворительном фонде, чтобы фонд и дальше помогал нуждающимся в поддержке отставникам. В память об отце.

После того, как нотариус покинул зал, я обратился к Лене и Натали:

– Может быть, кто-то из вас захочет занять место бабушки в фонде?

– Пап! Я же учусь, – парировала Наташка, которая после окончания официальной части из почти английской леди в одно мгновение превратилась в обычную русскую девчонку с тёмно-русой чёлкой поперёк лба. Цветом волос она пошла в мать. На фотографиях, которые я изучал всего пару недель назад, и запечатлевших дни нашей молодости, Лена выглядела красивой стройной блондинкой в стиле восьмидесятых с прямыми длинными волосами. Теперь же краска изменила цвет её волос, сделав их более тёмными с золотисто-рыжим отливом. Да и причёска уже не та: простоволосая девушка навсегда ушла в прошлое, теперь это была леди всегда с ухоженными и уложенными в причёску волосами, едва достававшими ей до плеч.

– Вряд ли это возможно, – сказала Лена, – мне нужно быть в Лондоне с детьми. Ты же знаешь, я не могу их там оставить одних, а дела фонда требуют присутствия здесь, в Москве.

Другого ответа я и не ожидал, но предложить стоило.

– Может быть, мама захочет продолжить дело подруги, – неожиданно предложил Иван, имея в виду тётю Зину.

– Почему бы и нет? – спросил я, вопросительно оглядывая присутствующих.

Лена неопределённо пожала плечами, Наташа и Семён подняли руки вверх, как школьники, и почти одновременно произнесли:

– Я – за.

У меня возражений также не было. Если это поможет тёте Зине чувствовать себя полезной продолжательницей дела её подруги, то возможно пойдёт на пользу и ей, и фонду. Я согласно кивнул.

– Сегодня же поговорю с мамой, – сказал Иван, – я уже давно обдумываю вернуться в Москву, надоела Женева. А маме – тем более, она скучает.

– Как можно скучать на Женевском озере? – искренне удивилась Наташка.

– Нат! – спокойным и убедительным тоном начал объяснять Иван, назвав дочь Олега так, как, по-видимому, называл её только он, – как бы мы не пыжились, мы всё равно там чужие. Тем более, сейчас, когда информационная война набирает обороты. У них и так страх перед русскими на генетическом уровне, а теперь-то, когда Москву представляют Мордором, а русских – орками, и подавно. Это во-первых. А во-вторых, русскому человеку холодно с ними, чего-то в них не хватает: вроде бы и вежливые, и приветливые, и умные, и ничего плохого не делают, а холодно, пусто душе. Этот холод