* * *
Вечер
Я Амани-хумай, птица-удача. Моя суть – свобода и моя судьба – исполнение желаний.
* * *
В зеркале отражалась человеческая девушка: кожа благородного цвета слоновой кости, темные чарующие глаза, высокие скулы, правильной формы нос, манящие губы… Черная свободная рубашка до колен, длинные широкие рукава, золотая вышивка и капельки рубинов – галабея была прекрасна, как и девушка, на которой она была надета. По-человечески прекрасна.
Я пожелала не видеть, и красавица в зеркале взмахнула пушистыми ресницами, закрывая глаза.
О, Аллат!..
– Что ты наделал, колдун? – прошептала я. А хотелось кричать – так, чтобы весь мир содрогнулся от моего плача. – Что ты со мной сделал?!
В зеркале появилось еще одно отражение: высокого, намного выше девушки, мужчины. Короткие темные завитки волос красиво падали на лоб, гармонировали с золотистой кожей. Раньше мне понравились бы такие волосы и такая кожа – цвета оливок с восточного побережья. А еще эти жгучие, хищные глаза.
Сейчас же девушка в зеркале сморщила носик от отвращения.
– Ну что же ты, Амани? – протянул мужчина низким, бархатным голосом. Точно крадущийся в низовьях Джуманы, что за Великим морем, леопард. – Неужели тебе не нравится твое тело? Ты прекрасна, моя хумай!
– Я не твоя! – Как же меня раздражал этот мелодичный, совершенно не мой голос!
– Ну почему же? – улыбнулся мужчина. Холеные пальцы колдуна пробежались по темным, почти черным волосам красавицы в зеркале, подцепили прядь. – Ты моя. Вся.
Лицо отражения исказилось.
– Не смей! – проскрипела я, пытаясь вернуть родной голос, а не эти певучие, человеческие оттенки. – Отпусти меня!
Пальцы с волос перебрались на шею, щеки. Девушка в зеркале замерла, дрожа. Во взгляде появилась мольба, и лишь глубоко, далеко за ней – откуда смотрела настоящая я – горела ярость.
– Ну уж нет, хумай, – рассмеялся мужчина, лаская нежную кожу красавицы, и я ярко чувствовала его прикосновения – они обжигали. Сквозь ярость и мольбу пробилось удивление: обычно обжигаю я. – Мне совсем не нравится, что ты исполняешь чужие желания. Я хочу, чтобы ты слушала только меня.
– Это желание я не могу исполнить.
– Можешь, – шепнул мне на ухо мужчина. – Можешь, Амани. Гляди, – он мягко повернул меня за подбородок, заставляя смотреть в сторону окна. – Скоро солнце сядет. Ночью, когда твое превращение завершится, я овладею твоим новым телом. И тогда ты, хумай, будешь петь только для меня.
У девушки в зеркале задрожали губы.
– Нет! – севшим, совсем не моим – человеческим – голосом простонала я. – Нет…
Мужчина улыбнулся, убирая руки. Отступил к двери.
– Да, – и добавил, тягуче, бархатно: – Увидимся ночью, моя хумай.
В повисшей тишине стук засова прозвучал громом, и я содрогнулась.
В темных глазах отражения сгустками пламени горело отчаяние.
* * *
– О, сайеда, что вы делаете?!
Не выпуская из рук острый осколок, я обернулась.
Ифрит в облике девушки-служанки подбежала ко мне, лепеча:
– Сайеда, вы поранились!
Я пожала плечами – человеческое тело слушалось, будто я всегда его носила. И боль я чувствовала, точно человек. Раненый палец жгло, когда ифрит приложила к нему остро пахнущую лекарством повязку.
– Зачем же так, сайеда? Вы еще не привыкли к боли…
– Пусть. У меня будет сотня лет, чтобы к ней привыкнуть. Сотня лет, пока Вадд не заберет этого ничтожного смертного в свое царство теней. – Мой голос дрожал от злости.
Ифрит подняла голову, и я осеклась. На обнаженной золотистой груди служанки горела печать подчинения.
– Ваша клетка быстро разрушится, сайеда, – тихо отозвалась ифрит. – Человеческие тела так… смертны.
Я покосилась на ее печать и промолчала. Что какая-то жалкая сотня лет против ее тысячелетия?
Ифрит молча поклонилась и принялась убирать осколки зеркала.
– Я могла бы освободить тебя. – Мой голос журчал непривычно, но слова давались легко. – Пока я человек, – ифрит выронила осколки, обернулась, – но колдун не даст мне это сделать… Отсюда можно сбежать?
Загоревшаяся в глазах служанки надежда погасла.
– Нет, сайеда.
– Неужели? Никаких потайных ходов, ничего? Люди же это любят.
Ифрит покачала головой. И грустно произнесла, указывая на окно.
– Гули.
– Гули? – изумилась я. – Какие-то гули помешают ифриту?..
– Посмотрите сами, сайеда, – перебила девушка, возвращаясь к уборке.
Теряясь в догадках, я подошла к окну. Что же там за гули… О, Иблис!
– Видите, сайеда, – девушка-ифрит поддержала меня, когда я пошатнулась, и тоже грустно глянула вниз. – Когтями они рвут нашу сущность, а волшебный ошейник развоплощает навсегда.
Я молча кивнула. Да, то, что гуляло внизу, с трудом можно было назвать гулями. Тело полуженщины-полукошки, лоснящаяся гладкая шерсть, громадные саблевидные клыки…
Одна из тварей, заметив мой взгляд, подняла голову и, зарычав, прыгнула на стену башни. Я отшатнулась.
– Не бойтесь, сайеда, – улыбнулась ифрит. – Здесь вы в безопасности. Но не советую выходить во двор.
– А вы… тоже не выходите? – пытаясь унять стучащее сердце, выдохнула я.
Грустная улыбка исчезла. Ифрит опустила голову.
– Дворец большой, сайеда. А к воротам подойти может только сайед.
Я тихо выругалась. Ифрит робко коснулась моего плеча и тут же убрала руку.
– Крепитесь, сайеда.
Да. Всего-то сотня лет рабства у какого-то чернокнижника.
– Отсюда нельзя бежать, – тихо произнесла напоследок ифрит. – Никак. Пожалуйста, сайеда, не пытайтесь.
Я сжала кулаки и глубоко вдохнула.
Нельзя, да?
* * *
Солнце алело в сиреневых душных сумерках. Я представляла, как хохочет Аллат, кутаясь в свою расшитую золотом накидку, и ждала, когда месяц-Вадд понесется по черно-синей дороге неба, подстегивая серебряных быков, прогонит сестру и избавит меня от этого унижения.
Я не могла сбежать, оставаясь человеком. Я не могла сбежать, оставаясь хумай, потому что колдун связал меня. Но цепь между телом и духом все еще оставалась зыбкой.
Шагов я не слышала. Зато стук засова заставил вздрогнуть.
– Ну вот и ночь, Амани, – улыбнулся колдун, жадно разглядывая меня.
