воеводы угадать было нетрудно: народ, собравшийся поглазеть на последствия страшного пожара, так и не расходился, и мало того, приходили другие, даже не интересуясь, что здесь произошло: весть ещё накануне облетела весь город. Стёмка поправил серый шерстяной худ и накинул на голову капюшон: навряд ли что-то с ним сделают сейчас, конечно, но на всякий случай не грех и поберечься.

Изба воеводы, некогда высокая, крепкая и ладная, с яркими алыми наличниками и многоступенчатым крыльцом, сгорела почти дотла. Повсюду на выжженной траве в беспорядке валялись обломки брёвен, тонких деревянных перил, мутные разбитые стёкла из окон. Золотисто-рыжая собака с оборванными ушами хрипло лаяла, видя на своей земле чужих, однако Стёмку будто узнала и приветственно помахала хвостом-бубликом. Парень присел на корточки перед ней, потрепал по кудлатому загривку. Собака встала на задние лапы и поставила передние к нему на колени, ласкаясь. Умные карие собачьи глаза глянули прямо в душу… и снова моргнули.

— Хороший пёс, умный пёс, — Стёмка чесал за ухом четвероногого сторожа, а тот и рад был, что хоть кто-то о нём вспомнил. — Где твои хозяева? А? Хозяюшка твоя где?

— Здесь я, — послышался у юноши за спиной знакомый негромкий голосок. Он вздрогнул от неожиданности, обернулся и увидел Марьяшу.

При солнечном свете она оказалась ещё красивее, чем показалось ему в первый раз. Сама худенькая, а лицо круглое, бледное, крупные веснушки рассыпаны по щекам, будто мастер-иконописец тряхнул над нею кистью с золотой краской. Глаза зелёные и совершенно спокойные, верхняя пухлая губка чуть приподнята, и два передних зуба заметно выпирают из-под неё. Стёмка в последний раз провёл ладонью по лохматой собачьей шерсти и поднялся. Марьяша была по сравнению с ним невысокой: вершка на три ниже. Верно, из дому убегать ей пришлось спешно: подол холщового платья был подшит понизу, на руках виднелись царапины и ссадины.

Стёмка и Марьяша обнялись. И словно сами того не ожидали: он поддержал её, чтобы не упала, и его подбородок лёг аккурат на её рыжую макушку. Она неловко обхватила его за пояс, чуть пошатнулась, неудобно встав. Прикосновение отозвалось резкой болью, Стёмка невольно охнул и поморщился, и Марьяша тут же отстранилась.

— Прости! Сильно болит?

Как сказать… Еле поднялся, а каждое движение — будто новый удар. Но перед девчонкой стало стыдно жаловаться, и он небрежно ответил, что всё пройдёт. Они ещё немного постояли рядом, тёплая рука девушки слегка касалась его руки, и он нарочно не обращал на это внимания, зная, что, стоит заметить, и Марьяша смущённо отодвинется.

— Хорошо, что ты пришёл. Я тебя искала, предостеречь хотела…

Стёмка непонимающе нахмурился, а Марьяша вдруг сжала его запястья и заглянула в глаза снизу вверх.

— Уходи из града, если тебе жизнь дорога! Отец весь Киев переворотит, а тебя найдёт, и уж поверь мне, я-то его знаю, добьётся, чтобы вас всех наказали за пожар, и тебя, и родню твою. Так ведь обычно и бывает. А мне жаль вас…

— Так ведь не я… — начал было Стёмка, но Марьяша, боязливо оглянувшись, встала на носочки и закрыла ему рот рукой.

— Я знаю, что не ты. Но доказать не могу. Отец проведал, что мы говорили. Доложил кто-то из челяди, — рыжие бровки сердито слетелись к широкой переносице, и между ними легла обиженно-суровая складка. — Я не смогу тебе помочь. Уходи лучше.

— Так а куда?

— Куда сам желаешь, — тихо ответила девушка и вдруг заговорила торопливо, проглатывая окончания слов: — Ты оружейник, мастер хороший, сам ещё молод, работу везде отыщешь, а здесь — только погубишь и себя, и своих родных. И меня, если узнают, что мы видимся, — добавила она, помолчав немного.

Вот оно, значит, как… Да ведь если воевода захочет, дело дойдёт и до самого князя, а там уж — точно конец, и от вины не отговоришься ни словом, ни делом, ведь доглядчиков не было, никто защитить не сможет. А Божьего суда Стёмка боялся. В церковь он исправно не ходил. Хоть и носил крест нательный, деревянный, маленький, который когда-то давно мать на него надела, никогда не задумывался ни о Боге, ни о существовании Его. Знал сказ об Иисусе Христе, облетевший весь свет и дошедший до славян из речей ромеев, знал, что Бог един и что так должно. Но не верилось. Вот то ли дело — свои боги, родные, не ромейские! Перун-батюшка — глава всех богов, его ещё князь Владимир, отец нынешнего князя Ярослава, в старшинство возвёл. Сварог, Стрибог, Мара, Макошь, лешие, домовые, русалки — вот в это верилось. А недавно наслушался от старшего брата рассказов, как в княжьей дружине Божий суд проходит — теперь и сам боялся.

— Подумаю, как быть, — наконец сказал он, снова поглядев на Марьяшу. Коснулся её плеч, слегка сжал и притянул к себе. Положив ладони поверх его загорелых запястий, девушка сочувственно поджала губы в печальной улыбке.

— Мне жаль, что так вышло, — тихо промолвила она. — И нам худо будет, и вам чести не делает. И тебя наказали напрасно.

— Пустяки, забудь, — нахмурился Стёмка. — Уйду я, наверно. Нельзя теперь оставаться, ты права.

— Если ты уедешь… — Марьяша опустила короткие светлые реснички, запнулась. — Я буду скучать. Жаль, что ты раньше не подошёл. Только ходил вокруг да около.

Она мило улыбнулась, прикусив пухлую нижнюю губу. Стёмка не нашёлся, что ответить. И правда, жаль. Хорошая девчонка, добрая, и ведь бывает так: долго не решаешься сделать что-то, а после огорчаешься, что не успел узнать, поблагодарить, сказать чего, да мало ли.

С улицы раздался звучный бас воеводы: он звал дочь. Заслышав голос отца, Марьяша поспешно попрощалась, подхватила длинный подол и побежала к обгоревшим воротам. Стёмка снова набросил на голову упавший капюшон и, прихрамывая, побрёл со двора. Дольше здесь оставаться было ни к чему.

Степан, старший брат, ещё раньше узнал о случившемся и зашёл домой к родителям, как смог. Оба брата жили отдельно, Степан полсолнцеворота как женился на меньшой дочери Егора-бондаря — Арише, тихой, доброй и работящей девушке, они уже ждали первое дитя. Сам Стёмка жил при дворе мастера Вольха, но домой часто наведывался: то матери по хозяйству помочь, то просто повидаться. Жениться он пока не собирался, хотя мать с отцом уже намекали, что пора бы: ждал, пока сам станет мастером, всё равно недолго оставалось.

Нежданно-негаданно свалившаяся беда снова собрала