из стольного города в свой Туровский удел, и Андрей едва застал его вовремя. В день, когда полочане приехали, им пришлось искать ночлег и пару хороших плотников, чтобы те починили подводы, сломанные в ходе драки. Сам же боярин пошёл на княжий двор: дожидаться, пока Изяслав его примет.

Тот не знал, с кем придётся говорить, и велел позволить гостю войти. В главной горнице, широкой, как целая дружинная изба, было просторно и очень тихо; вечерняя заря заливала белые изразцы румяными бликами, из приоткрытого окна тянуло северной прохладой, повсюду пахло вином и хлебом, со двора доносились голоса челяди и прочих княжьих людей. Терем великого князя совсем не был схож с тем, что Андрей привык видеть в Полоцке: Всеслав хоть и баловал молодую жену дорогими подарками — парчой, мехами да золотыми и серебряными побрякушками, для себя роскоши не жаловал, и полоцкий терем от других построек отличался разве что высотой, широким двором, алыми резными наличниками, чистыми слюдяными окнами. А здесь, в Киеве, всё было совсем иначе, и терем походил на заморский царьградский дворец, так что полоцкий боярин сперва даже заробел входить в горницу. Всё было вызолочено, точно на праздник. Изразцы на арках, образа в жемчужных ризах, золотые кубки, перстни и ножны на низком дубовом столе…

Изяслав поднялся ему навстречу. Невысокий, стройный, как гибкий тростник, чуть востроносый. С тонких, слегка приоткрытых губ вот-вот слетит невольный смех. Тонкие, бледные пальцы красивой и холёной руки его пробежались вдоль золочёных пуговиц, застегнули фибулу на рубахе с яркой вышивкой. Не по-славянски длинные и зачёсанные назад чёрные кудри перехватывал тонкий золотой обруч.

— Говори, боярин, как имя твоё? — голос у молодого князя был ему под стать: мягкий, глуховатый, вкрадчивый. — Какую нужду имеешь?

— Да вот, княже Изяслав Ярославич, имя мне Андрей, Онуфриев сын, сам я из земли полоцкой, а в Киев приехал — на тебя поглядеть хотел, тебе поклониться.

— Поклониться? — Изяслав прохладно улыбнулся одними губами. — Ну, вот и поклонился. Неужто только ради этого?

Они сели за стол. Княжеский стольник, вёрткий веснушчатый паренёк, живо принёс хлеба, свежей жареной дичи, два кувшина воды и пива. Изяслав принял гостя достойно, явно давая понять, что к полочанам якобы никакой вражды у него нет. Но Андрей ждал подвоха и видел его во всём: в нарочито-спокойных речах молодого князя, в его радушном приёме, в том, что он больше слушал, а говорить исподволь заставлял его самого.

— Слышал я, что твои дружины пойдут к Полоцку, как лёд по весне изломится, — начал боярин издалека, давая понять, о чём будет разговор вести. — А после того — к Новгороду и Пскову. В земле полоцкой неспокойно. Бояре воду мутят, да и к твоему приходу готовятся люди, не все верны Всеславу, которые и тебя ждут, твоей твёрдой руки.

Изяслав слушал, положив подбородок на руки и не перебивая.

— А я приехал только с одним: привёз тебе карту, на ней показан весь наш удел и два соседних, да дорожка, чтоб вам проехать было сподручнее. С какой стороны заходить, где ворота, где отряды в караулах стоят…

— Сподручнее, говоришь? — в глуховатом голосе Изяслава проскользнуло едва уловимое недоверие. — Так ты своему князю изменил, чтобы ко мне прийти?

— Точно, княже, — Андрей опустил взор, изучая выкрашенные в алый носки своих кожаных башмаков. Изяслав вдруг сменил милость на гнев.

— Так-то ты верен? Предал его, так же легко предашь и меня. Карту составил… Из града родного сбежал ко мне…

— Так ведь я… — боярин растерянно огляделся по сторонам, но в горнице они были одни. — Я же к тебе ехал, на что мне теперь тебя предавать? Столько риска, и что, по-твоему, напрасно всё? Мы из удела еле-еле выбрались. Дорогу до Киева безопасную чудом нашли, да и то… В лесу разбойники, на нас напали, ну, мы и…

— И хочешь, чтобы твоя родина была под моей рукой? — продолжал князь, словно не слышал его слов. — Хочешь кровь чужую за это пролить? Ты ведь не за меня тревожишься, а за себя. Не мило тебе княжение Всеслава, так ты другого хочешь?

— Я-то хочу, а людям мило что? — пустился в рассуждения Андрей. — Им мило, когда кровь не льётся, когда всё тихо, мирно, никто не воюет, брат на брата не идёт. Когда не будет княжеского стола у Всеслава, тогда и станет мир на русской земле. Это ведь он всему виной, когда б не он, вы бы с братьями и княжили мирно, вчетвером, а потом великим князем стал бы ты или брат твой старший Владимир. А разбойники, так ведь они тоже люди. Тоже того хотят. А нас не знали. Вот и…

— Это верно, — Изяслав задумчиво взъерошил волосы, наполнил пивом изогнутый рог, отхлебнул, тут же запил водой прямо из кувшина. — А что, знает твой князь, что ты уехал?

— Где ему! — поморщился Андрей. — Меньше знает, крепче спит. Когда б он знал, мы бы и вовсе не добрались дальше порога. Если бы кто и добрался, так то я один, но где уж мне одному справиться, там ведь и дорога долгая, и мало ли что по пути, ещё и разбойники…

Услышав это в третий раз подряд, Изяслав не выдержал.

— Да уймись ты со своими разбойниками, что ты, разбойников не видел? Вон за стеной бояре-казнокрады сидят, сходи посмотри!

Впрочем, остыл он столь же быстро, как и вспыхнул. Не человек, лучина: как ветер подует, так он и горит, загорается за единое мгновение и гаснет.

— Ладно, Бог с ним, — сказал он наконец. — Говоришь ладно да складно, а веры тебе нет. Одно правда: Всеслава мы не любим, любить его не за что. Останешься у меня в дружине, будешь служить, как никому другому — будет тебе почёт и моя княжеская милость. А коли я прав был, так тебе же хуже.

С этими словами он поднялся, забрал привезённые из Полоцка берестяные грамоты, свёрнутые в свиток, одним махом опустошил рог с хмельным и, сняв с себя широкий наперсный крест, протянул его боярину:

— Целуй!

Андрей поклонился в пояс, коснулся губами креста, как величайшей святыни, попятился к выходу. Изяслав кликнул мальчишку-стольника, чтобы тот убрал остатки пиршества, и вышел через заднюю дверь в свои покои.

На том они и разошлись, а подумать обоим