моём брате, тоже лётчике. Понимаете, он вошёл в штопор и никак не может из него выйти. Нет, он не пьёт. Он стоит на пороге великой измены – измены делу партии и народа. Он готов изменить и собственной жизни. Как при чём тут вы! Ведь изменяет-то он с вами… вернее, из-за вас. Вы украли у него голову, и округа уже темнеет от ужасных слухов. Было несколько писем с требованием прекратить опасные лётные испытания и впредь не доверять дорогостоящие аппараты безголовым роботам. Командир грозит трибуналом, обвиняя брата в разгильдяйстве. «Ещё, – говорит, – раз забудешь голову дома – прикажу её сжечь, как кожу царевны-лягушки. Полетишь тогда у меня прямиком к Кощею Смертному!» Вы разбили брату сердце, и если срочно не вмешаетесь, может треснуть всё тело. Выходите, пожалуйста, за него замуж, иначе он плохо кончит. А с вами он кончит хорошо, по крайней мере, естественно. Это ничего, что вы в глаза его не видели. Он очень похож на меня, вылитый я. Да, и зовут нас одинаково! А как вы догадались?..» – «Ну вот что, влюблённый близнец, впредь советую не раздваиваться. Я принимаю твоё предложение. Но не потому, что воспылала к тебе страстью или, скажем, пожалела тебя. Просто я не выношу разгильдяйства и не потерплю государственной измены. И я делаю этот шаг из ПАТРИОТИЧЕСКИХ соображений… Маша, Маша! Я кричу, а она не слышит – почему? Почему я и сам не слышу себя? Если бы я оглох, до меня бы не доносились никакие звуки, а мне шумно от проносящихся мимо авто и трамваев, я улавливаю трепет птичьих крыл и тихие всплески эфирного моря. Нет, я не оглох. Значит, дело в моём голосе. Это похоже на сон, когда хочешь крикнуть и не можешь. И просыпаешься. А я не просыпаюсь – следовательно, не сплю. И вот ещё странность: между нами не меняется расстояние. Я ускоряю шаг – и она ускоряет шаг, я останавливаюсь – и она останавливается. Короче, между нами всё те же 30 метров. Я подумал бы, что она играет со мной, если бы не был уверен, что она не слышит и не видит меня (она ни разу не оглянулась). И всё-таки, всё-таки… Возможно, есть другие чувства, и, возможно, она улавливает меня своей антенной-позвоночником. Улавливает не как Маша Васю, а первородно – как самка самца.

Я бросился за ней что было сил, но и она пустилась во весь дух. Мы неслись сквозь колючие кусты и высокие травы, разбрызгивая в разные стороны перепуганных зверей и птиц, в кровь царапая свои обнажённые тела. Она визжала, я орал как зарезанный. Впрочем, почему «как»? Стрела Амура (только попадись мне, щенок, все крылья повыдергаю!) глубоко проникла – не достать – и больно колола сердце. Боль придавала мне злости, злость придавала мне сил. В моих рогах свистел и путался ветер. Мои копыта высекали искры из подвернувшихся под ноги камней. Стой, сука, оглянись и смотри, до чего ты меня довела! Я, покровитель лесов и их обитателей, не обидевший никогда прежде и мухи, раздавил, гонясь за тобой, гнездо, зашиб оленёнка и сбил с ног медведя! От моих искр возгорелось пламя, и за нами начинается пожар. Но и это меня не останавливает. Эх, жаль, нет под рукой самолёта: живо бы её догнал! Самолёты изобретут только через три тысячелетия. Эти люди – такие тугодумы! Стой, дура! Я знаю, ты влюблена в этого недоделанного Нарцисса! Но он никого не может любить, кроме себя. Его удел – онанизм, потому что у него нет главного. То, что у него есть, – это насмешка над мужским достоинством. Красивую оболочку ты приняла за сущность, а надо зрить в корень. Ты дура, потому что девственница. Остановись, и я сделаю тебя умницей. Я открою тебе ворота в мир НАСТОЯЩЕЙ любви! Знаю, тебя напугали, привели в священный трепет размеры моего ключа, но поверь мне, девочка, на слово: это ОБЫКНОВЕННЫЙ ключ, ну, может, самую малость больше нормы. Просто ты не знаешь своей глубины и явно себя недооцениваешь. Дай мне шанс – и то, чего ты боишься, станет твоей любимой игрушкой, которую без конца ты будешь поднимать с пола (с пылу с жару) и прятать в укромные места, и восторженно хлопать в ладошки при виде бьющих перламутровых струй. И ты будешь спрашивать себя: как я могла любить этого пустоцвета Нарцисса?! И мои козлиные ноги покажутся тебе верхом совершенства. Смотри, я бегу за ТОБОЙ, а за мной гонится толпа вожделеющих нимф. Одна другой моложе и красивее. Они устраивают драки за право принадлежать мне. Я работаю как бык-производитель, но мне с ними скучно. Честно говоря, я не хочу тебя. Зачем же я бегу за тобой? Так, знаешь ли, по традиции, по инерции… Мне нравится, что ты меня не любишь. Это такая роскошная редкость в моей жизни! Возможно, я хочу, чтобы ты любила меня по-другому, не как эти нимфы, не за крайнюю плоть, а за душу поэта, как, возможно, ты любишь Нарцисса. Я зову её, а она не слышит, и между нами всё те же 30 метров.

Сколько лётчика ни корми, он на север смотрит! И доказательство тому – толстый свитер, кожаная куртка, подбитая мехом, и унты на ногах. Да и небо всегда оказывает прохладный приём. Но отчего это у нашего героя очки на шлем полезли? Неужели увидел впереди северное сияние? Нет, до сияния ещё далеко. Горизонты задёрнуты мраком. Где ж ты, где ж ты, моя Сулико? Неужели в созвездии Рака? А-а! Вот ты куда, голубь, смотришь! Что ж, вкус у тебя есть. Хороша девка, особенно со спины, а тебе ничего другого и не видно. Ну ладно, некогда мне тут с вами! Вы стоите, прохлаждаетесь, а меня работа ждёт. И так всегда: я езжу на работу, а они стоят, я езжу, а они стоят. Но ведь должно что-то измениться в этом мире! Да, я изменюсь, я умру. Следовательно, они оживут.

Он подошёл к ней тяжёлым шагом командора и гулко шлёпнул её по заднице, так что голуби слетели с её плеч. «Чего вы себе позволяете!» – воскликнула она возмущённо. «Брось, Машенька, – сказал он. – Давай лучше выпьем и трахнемся. Всё равно нам больше ничего не остаётся. Вот ты ждёшь самолёт, а самолёта нет и не будет. Заводы и фабрики встали. Рабочий класс, давно не получавший жалованья, разжалован в лоточники и обжалованию не подлежит. Ты помнишь, как всё