– Сынок, – донёсся до него голос Тамары Васильевны, – ну, что же ты так?

Опрокидывая стулья, Яшка бросился к двери, и по пустому школьному коридору звонко зацокали подковки его стареньких, чиненых-перечиненных ботинок.

Уже на улице, глотнув холодного воздуха, он огляделся по сторонам и вспомнил, что забыл в директорском кабинете футляр со скрипкой. Ну, и не надо, подумал он, пускай себе забирают! Всё равно он больше сюда не придёт, как бы его ни уговаривали.

На знакомой скамейке возле школы сидела завуч Наталья Абрамовна. Сидела она странно и неестественно, не сводя взгляда с изломанных кустов жасмина у чугунной школьной ограды.

– Наталья Абрамовна, – тихонько позвал её Яшка и присел рядом.

Красными, но уже сухими и спокойными глазами завуч посмотрела на него и вдруг погладила по щеке подрагивающими, чуть влажными пальцами. Прикосновение было коротким и лёгким, но словно обожгло щёку. К горлу подкатил комок, и захотелось снова заплакать, но Яшка сдержался, лишь придвинулся к Наталье Абрамовне поближе и ткнулся лбом в её шершавый рукав.

– Не обижайся на них, – глухо проговорила завуч, – они и сами не ведают, что творят… Просто жизнь у нас так устроена, и эти люди вовсе не злые. Они просто несчастные…

– Я понимаю, – пробормотал мальчик, глубже зарываясь лицом в её рукав. – Понимаю…

9. Дедово наследство

Чем старше становишься, тем больше обращаешь внимание на разницу между тем, что происходит вокруг – на улице, в школе среди сверстников, при общении с незнакомыми людьми, и тем, что наблюдаешь у себя дома, при закрытых дверях, в разговорах с близкими и знакомыми. Между этими наблюдениями чаще всего зияющая пропасть. Хотя опять же, чем старше становишься, тем больше находишь в этом своеобразную логику. Чтобы искренне восхищаться происходящим вокруг, нужно быть законченным идиотом или изначально лживым и двуличным человеком. С другой стороны, чтобы всё-таки не выглядеть белой вороной и не отличаться от большинства, что весьма чревато, нужно носить маску – идиота или того же лжеца. Лишь дома её брезгливо снимаешь и отбрасываешь в угол. А назавтра снова натягиваешь на лицо, как бы этому ни противился.

Причина этому – вовсе не подпольное чтение запрещённых книжек или резкое отрицание существующей действительности, до поры таящееся в каждом из нас и пока не требующее выхода. Противоречие – даже не столько в природе человека, хотя естественное стремление каждого – не впускать в свой относительно обустроенный быт отвратительные и несовместимые с моралью реалии внешнего мира. Несовместимость между тобой и обществом существует всегда и на любом уровне, и чем старше становишься, тем пропасть становится шире и глубже. Преодолеть эту несовместимость, наверное, можно, но стоит ли? Не сродни ли это поражению?

Подобные размышления и сомнения характерны, наверное, даже для самого отмороженного апологета главенствующей идеологии, как бы он ни закрывал глаза на происходящее. Всё-таки законченных идиотов не так много…

Наш герой, как и любой его сверстник, естественно, оценивал это несоответствие как крайнее неудобство и постоянно пытался разобраться в причинах такого странного, с его точки зрения, явления, хотя и понимал, что однозначного ответа никто не даст. А вскоре и вовсе стал воспринимать это внутреннее противостояние как само собой разумеющееся. Рано или поздно жизнь расставит всё по местам, ведь неустойчивое равновесие – а оно есть, и ощущал его не один лишь Яшка! – рано или поздно закончится и наступит… А что наступит? Этого ни он, ни окружающие не знали. И когда наступит, тем более, было неизвестно…

Но все чего-то ожидали, словно сладкая крупка, иногда пробегавшая по спине, сулила перемены уже завтра…

В давние-предавние времена, когда Яшка был ещё совсем юным, среди друзей и знакомых его родителей было принято время от времени по выходным собираться у кого-то в гостях, накрывать стол, в меру выпивать, а потом проводить остаток вечера во всевозможных беседах. По праздникам даже танцевали под радиолу и пели патриотические и народные песни. Для хорового пения они вполне годились – не петь же любимые блатные одесские куплеты в приличной, интеллигентной компании!

При этом как-то обходились без интернета, и это истинная правда… Такие уж дикие нравы были в те времена, не чета нынешним!

Чаще всего собирались в гостях у Яшкиного дядьки – заслуженного сталевара и одного из создателей броневой стали для легендарных «тридцатьчетверок» во время Второй мировой войны. Немало интересных людей приходило на эти импровизированные посиделки, обо всех уже не упомнишь. В частности, была одна весьма колоритная пара, которая, не успев ещё раздеться в прихожей и пройти к столу, уже начинала ссориться друг с другом, не стесняясь окружающих.

– Никакой у тебя, Лизка, культуры! – ворчал супруг, высокий полный старик с большим полыхающим, как флаг над Горсоветом, бесформенным носом. – Деревня ты неумытая…

– Сам ты деревня! – огрызалась супруга. – До сих пор не умеешь себя вести в приличном обществе!

– Я – деревня?! – с пол-оборота заводился Иван Андреевич, а именно так его и звали. – На себя посмотри! Не помнишь, что ли, когда я брал тебя замуж, в вашей деревне никто даже лаптей не носил – только онучи! А в нашей деревне уже, да, люди в лаптях ходили!

– Давай, культурный, снимай свои лапти, вернее, калоши и проходи! – подталкивала его в спину обиженная супруга. Хотя она уже привыкла к этому и всерьёз не гневалась.

Препирательства этих стариков все слушали с улыбкой, но никто не вмешивался и не старался их успокоить. Да и это было, по всеобщему мнению, небезопасно.

Ещё бы – сегодня они уже пенсионеры, а раньше Иван Андреевич был одним из главных НКВДшников в области и, как он нередко любил вспоминать, сразу после войны разоблачил и отправил на эшафот или в расстрельный каземат не один десяток немецких прислужников и полицаев. При этом сердце у него ни разу не дрогнуло, даже когда он самолично подписывал расстрельные списки, а приходилось, между прочим, заниматься и этим:

– Всё надо было делать стремительно и быстро. Какой смысл тянуть до официального суда, где приговор будет тот же самый? Кто на это тогда смотрел?

Иногда во время рассказов его правая рука невольно тянулась к кобуре за пистолетом на правом боку, которого сегодня, конечно, уже не было, а раньше… раньше он чуть ли не ложился с ним спать.

– К евреям мы с Лизкой всегда относились хорошо, – он каждый раз обводил присутствующих добрым, но каким-то ледяным профессиональным взглядом. – Это недруги наговаривали на