Фламандской набережной. Он успел привязаться к ней за неделю пребывания в Элнет Энере. Набережная символизировала ни много ни мало цивилизацию – всю, целиком, от первых алфавитов до беспилотного такси. Здесь, на набережной, властвовала помпезность, любовно возведенная из неуместных элементов. Коллективный демиург в лице градостроителей безо всяких на то отчетливых причин возжелал соорудить в своем отечестве целый квартал по образу и подобию бельгийского барокко и воплотил безумную мечту. В однотипных домах из красного и желтого кирпича с мраморными вставками, словно перенесенных на аэробусах из центра Брюгге, Марк видел памятник человеческому духу, ведомому неизъяснимыми прихотями и непредсказуемыми дерзаниями. Этот дух не делал ставку на необходимость или гармоничность, его не волновали мелочи вроде отсутствия скамеек на набережной или украденных оттуда зеленых урн. Мнительные бюргеры, приколотые к повседневным заботам, точно безвкусные брошки к бабкиному платью, усматривали в набережной всего лишь насмешку над их нуждами, всего лишь аферу по расхищению народных денег, всего лишь доказательство, что господа тысячей путей попирают рабов без снисхождения к их горькому ропоту. Между тем демиург воздвиг помпезный квартал не ради увеличения своего и без того раздутого капитала. И не ради увеселения завистливых и беспомощных бюргеров. И не ради скромной похвалы от владыки – того, что на фоне Кремля торжественно обращается к подданным в последние пять минут каждого года. И не ради беспечных парочек, что высыпают на набережную весной, будто после зимней спячки. И не ради далеких потомков с обтекаемыми силуэтами. Демиург воздвиг квартал ради того, чтобы оправдать свою миссию и возвеличить человечество в глазах Всевышнего, незримо наблюдающего за своими сынами и дочерьми из-под косматых бровей.

Марк отобедал в ресторанчике с беледышской кухней. Здесь пахло домашней снедью и хорошим маркетингом. Суп с кислой капустой и коноплей порадовал, как, впрочем, и обжаренное с грибами и яблоками щучье филе, и знаменитые трехслойные блины, и чайник душистого травяного настоя. Галантный официант щеголял в национальном костюме из длинной белой рубахи из льна, перетянутой на животе ремнем, широких черных холщовых штанов и кожаных сапог до колена. Гарсон заверил, что щуку для блюда выловили вчера в кристально чистом озере, а напоследок вместе с чеком положил пластинку «Орбита».

По всей длине набережной на почтительном расстоянии друг от друга высились памятники: Елизавета верхом на скакуне, свадебная пара князя Ренье III и Грейс Келли, рыбак с сетью, водовоз с затравленной лошадкой, какой-то местный деятель искусства с книгой и пером в руках. Шагая вдоль них, Марк отмечал и палитру госучреждений, размещенных под сенью зеленых кровель фламандского зодчества: Минсельхоз, эндокринологическая клиника, международная школа с преподаванием на пяти языках… Страннее всего казалось сочетание под одной крышей Музея матрешек и общественной приемной правящей партии, разделенных только дверями.

Весело, наверное, притвориться сказочным простаком, который, мечтая творить добро, явится в общественную приемную правящей партии и на голубом глазу предложит ряд блестящих идей по приближению светлого будущего. Например, раздавать сухпайки в электричках. Либо организовать дни бесплатного проезда в городских автобусах. Либо построить рядом с мэрией огромный дом для путешественников.

Марка часто посещали мысли о невинных проделках. Иные идеи так и угасали в бесплотных фантазиях, а иные он с удовольствием проворачивал. Так, в Петербурге Марк симулировал кражу дрели в магазине для ремонта, а по центру Воронежа расклеил ложные объявления о пропаже длинношерстных котят с тигровым окрасом.

В конце набережной из земли торчала металлическая конструкция в форме дерева, на ветвях которого вместо листьев гроздьями свисали разноцветные замки с именами возлюбленных и датами. Сегодня Марк добрался сюда впервые и с любопытством изучил эти свидетельства громогласного и оттого сомнительного счастья. Маши беззастенчиво плюсовались с Сашами, Димы спевались со Светами, Оля образовала сердечный союз с Олегом, даже некий Борис обрел свою Алевтину.

Марка на замках не нашлось. Ни с Анной, ни с кем-то еще.

И так всегда.

А ведь он не Любомир, не Геворг и даже не Рубен.

Перед возвращением в отель Марк заглянул в супермаркет за лимонадом. За линией касс, рядом с камерами хранения, у всех на виду стоял стеклянный ящик для пожертвований на строительство церкви. На дне его покоились монеты и немногочисленные мятые купюры. Вместе с лимонадом Марк купил красную ручку-роллер, которую постоянно держал при себе, накарябал на тысячерублевке слова «Для лучшего храма во Вселенной» и бросил в ящик. С него не убудет.

Уже в холле гостиницы перспектива очередной вечер проваляться на кровати в обнимку с бутылкой возрастного скотча потеряла свою привлекательность. Если бы Марк сочинял стихи, писал картины или хотя бы вел блог об искусстве, то без зазрения совести мог бы расправляться с временем как угодно, однако без возвышенного занятия, которое оправдывало бы любые слабости, ежедневные пьянки в четырех стенах люксового номера вызывали у Марка острые приступы чувства вины. В одиночестве его терзали воспоминания, и он нуждался в людях, пусть даже в бесцельном наблюдении за случайными прохожими и в куцых диалогах с персоналом. Поэтому, вместо того чтобы подняться в свою уютную камеру, Марк побрел в «Рекурсию».

Благодаря бесподобным креветкам и упоительным кислым элям бар занимал второе место в личном рейтинге Марка после Фламандской набережной. В «Рекурсии», в отличие от рюмочных для луженых глоток, собиралась разборчивая публика. Она шутила, праздновала, обменивалась новостями. Здесь пили за сокровенные мечты и выбалтывали секреты – кто по расчету, а кто под натиском хмельных паров. В посетителях проглядывали забавные провинциальные нотки, выраженные прежде всего в излишней озабоченности свежими поветриями, будь то ориентиры в одежде, еде или сленге. Марк, предпочитавший легкую небрежность и помятость в наряде, отмечал, что его ровесники из Элнет Энера, одетые в выбеленные зауженные джинсы, в приталенные рубашки с подвернутыми рукавами и платья безупречного кроя, обутые в кроссовки стоимостью в половину зарплаты, по сравнению с ним представляли прямо-таки авангард вкуса. Впрочем, эти милые чудачества Марк переносил без раздражения, потому что с ними в комплекте шли такие ценные качества, как присущие молодости здоровая беспечность и аллергия на идеалы.

Марк прикипел к «Рекурсии» еще и потому, что угодил в ней на экспрессивную лекцию от блистательного фрика. Про себя Марк окрестил его Августином. Уличный философ тогда вещал о зрелости и незрелости, и Марк с удовольствием посмотрел бы на новое его выступление.

Оформляя заказ у стойки, Марк поинтересовался у бармена:

– Какая у вас общая численность населения?

– Не такая маленькая, – сказал бармен и подмигнул.

Креветки принесли в означенный срок. К тому моменту Марк уже справился с бокалом кислого эля