номер его дома. Не может вообразить, где узнать. Она уже забыла одно утро на первом курсе, когда случился пожар на дальнем конце огромного жилкомплекса, где она живет с матерью, такого огромного, что они даже не видели со своей парковки дым и узнали, из-за чего сирены, только по телевизору, увидев свой комплекс с воздуха и пламя в шести-восьми кварталах от них. Хоть пожар бушевал далеко, из-за него возникли пробки, и мать привезла ее в школу с опозданием, но, когда она вошла в администрацию получить пропуск из-за опоздания, секретарши воскликнули: «О боже, голубушка, как ты?» – потому что в администрации знали ее адрес, они посмотрели все данные, когда увидели большой пожар по новостям, и решили проверить, не попали ли в беду их ученики.

Так что, конечно, их адреса знали в администрации, но она об этом и не задумывается. Она не планирует. Для злого умысла ей не хватает не то что умения, но решимости.

И все-таки даже усталая она начеку. Заметив одно, начинает замечать и многое другое. Ее работа в отделе костюмеров практически закончилась – ее не поставили работать с актерами, но она следила за состоянием костюмов; отдел и гримерки – ее вотчина, она их патрулирует, прибирает, приводит в порядок. На этом спектакле ей особенно нравятся шляпки; она проверяет на полях пучки перьев, или фрукты, или ленты из грогрона, достает, если надо, клеевой пистолет. В затишье перед прогоном, когда никого нет рядом, заглядывает в мужские гримерки, где они забывают федоры, бросают прямо на пол. Она выправляет тульи, отряхивает их, выразительно оставляет на полке с этикеткой из малярной ленты, где их должны бы оставлять сами парни. У актеров две перегруженные вешалки, в которые густо натыканы картонные перегородки с именами их персонажей. «Игрок 1», «Игрок 2», «Человек из Армии спасения», «Скай Мастерсон». Не умеют они вешать костюмы. В эту пятницу после учебы, перед вторыми и последними выходными представления, Сара будет вкалывать с утюгом. Она запускает пальцы в смятую массу мужской одежды, отделяет «Человека из Армии спасения» от «Ская Мастерсона». Здесь бледно-зеленая рубашка – наверное, в магазине этот цвет назвали бы «морская пена». Ярлык: «Армани». Да уж, явно не костюм Ская Мастерсона. Она чуть не смеется над нелепым обманом Мануэля. Но, конечно, больше никто не следит за его рубашками. Больше никто, в отличие от нее, не заметил, что он носит их только в школе, а перед тем, как пойти домой, переодевается обратно в дешевые поношенные рубашки, рубашки нищего. Несмотря на смятое состояние, ткань на ощупь твердая и свежая. Ни серого кольца у воротника, ни желтых пятен под мышками.

Сара извлекает рубашку. Включает утюг, терпеливо ждет, а потом гладит с особой бережностью – даже надевает насадку для рукавов. Закончив, складывает с пуговицами по центру – как видела в химчистке, – несет в костюмерную и прячет на верхней полке, над коробками со швейными мелочами и пуговицами, которыми сейчас не пользуются.

В течение недели и выходных появляются еще две рубашки, такие же и на том же месте, и с ними она повторяет то же самое. Ищет в Мануэле признаки беспокойства. Он всегда выглядит беспокойно. Никогда не смотрит ей в глаза, если они где-нибудь пересекаются. Их вражда – признанный факт и не требует дальнейших обсуждений. Его костюмер – Джоэль, а они с Джоэль теперь приятели, вечно хохочут и шутят на испанском. Она может даже знать его адрес, но Саре не приходит в голову спросить – ее уже не интересует, где он живет, и она не помнит, почему интересовало. У нее нет плана на рубашки. Она их просто ворует, потому что они ее злят, но из-за Мануэля, мистера Кингсли или их обоих – она сама не знает. Этот гнев сильный, но расплывчатый.

Последнее представление, как всегда, в воскресенье в два часа, после него, как всегда, ощущение разочарования, но им же надо оставить время, чтобы разобрать декорации. После представления все остаются на столько, на сколько потребуется.

На последнее представление снова приходит мать Мануэля, в этот раз без его отца. Теперь ее сопровождает молодая девушка – стройная, серьезная, строгие брюки и блузка из, может, «Ти Джей Макс» или какого-нибудь другого большого магазина, где продается дешевая офисная одежда. У нее черная сумочка с очень тонким ремешком. Она напоминает Мануэля и, как он, на голову выше матери, идет рядом с ней, иногда берет под руку. В этот раз мать спокойней, девушка – неулыбчива и бдительна. Мать с заметной гордостью ведет ее к огороженному ряду VIP-мест. Они садятся, склоняются друг к другу, общаются только между собой под невероятный шум в зале – приветствия, объятия, шутки, попытки целых семей найти шесть или тринадцать мест рядом, это же последний спектакль. Сара уходит из будки осветителя, где сидела с геем Грегом Велтином, возвращается в костюмерную, но там стоит неразбериха – все актеры в костюмах и гриме окружили художника по костюмам мистера Фридмана и заваливают его подарками. Она дожидается середины первого акта – сегодня мистер Фридман смотрит в зале; потом, покопавшись в изобилии потенциально полезного мусора костюмерной, находит целлофановую сумку с ручками и складывает стопку из трех глаженых рубашек в нее. Одна на другую, чтобы без морщинок. Сегодня все с пакетами – в основном подарками для мистера Кингсли, плюшевыми мишками с надписью «Спасибо!» или коробками шоколада, хоть он недавно и сказал: «Тим отдал очень строгий приказ: БОЛЬШЕ НИКАКОГО ШОКОЛАДА. Давайте благодарить без калорий!»

Раньше она бы собрала в пекарне коробку шоколатинов, несмотря на все приказы Тима: о великом пристрастии мистера Кингсли к шоколаду знали все. Перевязала бы коробку ленточкой, заплатила из зарплаты, купила открытку в «Конфетти! Магазин подарков» и в панике придумала, что сказать.

На этом представлении она без подарков. Он вряд ли заметит.

Мюзикл кончается, овации кончаются, актеры с наспех стертым гримом выходят из гримерок, чтобы принимать восхваления родственников и выстроиться для фотографий. Импровизированные и отрывочные исполнения на бис. «Засуди меня, засуди меня, давай, засуди меня, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ-А-А-А!» Затем родственники нехотя расходятся, актеров ждут через десять минут на сцене для разборки декораций, надо смыть остатки грима. Мануэль перебрасывается парой слов с матерью и, должно быть, сестрой, уходит в мужскую гримерку, где то и дело пропадают его новенькие тайные рубашки. Сара, стоя с сумкой перед дверями театра и не зная, где мать и сестра Мануэля припарковались, чуть их не упускает, замечает, когда они уже выходят. Приходится догонять бегом.

– Простите, – зовет