почему-то и вправду исчезла. Наверное, почуяла опасность и переметнулась в другой аул.

Алибулата же еще долго дразнили «охотником на лис».

Глядя на взмокшую от пота широкую спину своего старшего, на уверенные взмахи его косы, на все его четкие и сильные движения, Аминат не без сожаления подумала о том времени, когда он был еще так мал и так глуп, что мог кота принять за лису.

До сумерек звенели серпы и косы. До сумерек падали и падали травы, подкошенные их острием. До сумерек, сменяя друг друга, лились над лугом песни.

А когда светлый прозрачный воздух стал сгущаться, уплотняться, темнеть, на тропинке, ведущей в аул, замелькали цветастые косынки женщин и войлочные шапки мужчин.

— Отец, а давайте останемся здесь ночевать, — неожиданно предложил Ахмади. — Завтра первыми выйдем косить.

— Вах! — подхватил Сурхай. — И правда, разожжем костер…

— Я-то не против, — почесал переносицу Байсунгур. — А как наша мама? — И он вопросительно посмотрел на Аминат.

— Солнышки мои, да разве у меня есть другое желание, кроме как делать то, что вам по душе? — отвечала Аминат. — Только вот как быть с едой?..

— Кое-что у нас еще осталось от обеда, — сказал Алибулат, заглядывая в корзинку.

— Ну, этого не хватит на таких богатырей, — не без гордости заметила Аминат.

— Мама, я сбегаю домой за картошкой, — предложил Аминтаза, — я мигом, одна нога здесь, другая там… — И он уже, не дожидаясь ответа, окунулся в теплые волны летних сумерек.

— Аминтаза! Сын! — крикнула вслед Аминат. — Там под бревном крыльца я поставила сушить брынзу, прихвати и ее.

— Аминтаза! — кинулся за братом Сурхай. — Не забудь кислое молоко!

— А мне сушеную колбасу! — крикнул Алибулат.

— А мне тушу барана! — сложив рупором руки, смеясь кричал Байсунгур.

Эхо подхватило и понесло: «Ту-шу ба-ра-на! Ту-шу ба-ра-на!»

— Я вижу, не дешево нам обойдется эта ночевка, — вздохнула Аминат и послала мужчин собирать кизяки для костра.

Несчастлив тот, кому ни разу не довелось ночевать на свежескошенной траве под открытым небом.

Даже охапка сена сладко дурманит душистой свежестью. А теперь представьте себе десять, сто таких охапок, целый скошенный луг. Попробуйте мысленно вызвать этот одуряющий, этот ни с чем не сравнимый запах сенокоса — и у вас закружится голова. И, поверьте на слово, из всех головокружений это едва ли не самое сладчайшее.

А теперь представьте сенокос в горах. Скошенный луг на груди высокой горы. Словно бы рука великана подняла его на ладони в самое небо, к самым звездам! Оголенный, словно выбритый, луг кажется шире и больше, чем был еще сегодня утром. И только в одном месте осталась нетронутая зеленая полоса — здесь, в высокой траве, омывая ее, звенят семь родников с горящими струнами. Ни одна рука не поднялась, чтобы скосить эту траву.

«Клюк, клюк, клюк…» — нескончаемо звучит родник, а быть может, это бьется само сердце гор…

Здесь-то, возле семи родников, на плоском выступе камня и разжег Байсунгур свой костер.

И сразу вокруг стало совсем темно, словно за пределами круга, очерченного костром, встала черная плотная, но живая и колышущаяся стена. И казалось, что люди вокруг костра сидят в одном пространстве, на одной планете, а то, что происходит вне, за границей света, — уже другой, холодный и неизведанный мир.

И вдруг из этого другого мира звонко прозвучал родной возбужденный голос сына:

— Мама, отец, если бы вы только видели! Снизу наш костер как звезда.

— Правда? — восхитился Ахмади и, отделившись от костра, шагнул в темноту, и уже слышны были его шаги, бегущие вниз по камешкам тропинки.

И тут же все услышали песню. И от этой песни еще ярче разгорелся костер, ниже опустились звезды, сильнее запахла скошенная трава.

— Байсунгур! — вскрикнула Аминат — в голосе ее дрожали слезы — и схватила мужа за руку. — Ты слышишь, ты узнаешь… Это ведь твой голос.

— Вах, ну и плакса мне досталась жена, — обнял ее за плечи Байсунгур. — Не знаю, как насчет голоса, может, и мой. А вот мечтательный он в тебя, короче — наш сын.

— Мама, почему ты плачешь? — удивился Алибулат, подходя к костру с охапкой кизяков.

— Сама не знаю, — сквозь слезы засмеялась Аминат, и оттуда, из мглы ночи, словно карканье вороны или предостережение совы, зловеще прозвучали для нее слова Патимат: «Не надо, чтобы они все пятеро попадались на глаза людям. Вдруг сглазят. Пришей-ка ты к их рубашкам корень фиалки».

Неожиданно налетел ветер. Он швырнул в лицо Сурхаю горящие искры, заставив его отпрянуть от костра. Он вздул рубашку Байсунгура, обдав его мгновенным холодом. Он растрепал черные вихры Алибулата и заставил вздрогнуть Аминат. Словно невидимое крыло беды прошуршало, пронеслось над их головами.

— Родные мои! — вскрикнула Аминат и раскинула руки, чтобы обнять их, прижать к себе, укрыть от неведомого.

Но никто из них не обратил внимания на этот ее жест. Так же, как и на ее тревогу.

— Ветер, — только и сказал Алибулат и вскинул голову, всматриваясь в ночное неприступное и замкнутое небо. — Неужели погода испортится?

— Мать, отец, вы что, не слышите? — обиженно повторял Аминтаза. — Вот смотрите, что я принес. — И он стал вытаскивать из плетеной сумки разные яства: кусок баранины, головку чеснока, мешочек кукурузной муки, кувшин сливок. Напоследок вытряхнул и гору картошки.

— Вай, можно подумать — месяц собираемся здесь жить, — засмеялась Аминат, собирая в кастрюлю картошку.

Не прошло и получаса, как закипела вода, остро запахла чесночная подлива, зарумянилась и потемнела в золе картошка.

И начался настоящий пир.

Аминат, как и все матери мира, больше всего любившая кормить своих мужчин, то и дело подкладывала им то печеную картошку, то свежий хинк. При этом о себе она, конечно, забывала.

— Алибулат, возьми колбасу.

— Аминтаза, вот еще картошка испеклась, осторожно, не обожгись.

— Байсунгур, ты же любишь брынзу…

— Сурхай, почему сливки не пьешь?

— Ахмади, маленький мой, ты чего пригорюнился, возьми вот этот хинк, смотри, какой он румяный, прямо золотой.

И вот когда опустошенная кастрюля забытой валялась в стороне, а кувшины лежали на боку и Байсунгур, сыто вздохнув, потянулся за табаком, Аминат внимательно оглядела сыновей, остановила глаза на муже и сказала торжественно:

— А сейчас, мои дорогие, я хочу с вами серьезно поговорить. Все в природе подчиняется своим законам. Если виноград не собрать вовремя, он сгниет под дождем…

— Ты опять о своем, мама, — с досадой перебил ее Алибулат, — я хочу учиться, а ты…

— Но не забывай, что у тебя три младших брата, — сказал Байсунгур. — Нельзя думать только о себе. Может быть, Аминтаза уже хочет жениться?

— И на здоровье. Буду плясать на его свадьбе, пока не