Сара чувствует укол: все-таки мать сейчас была ей рада. Будь они другими матерью и дочерью, она бы обошла стол и поцеловала ее в одрябшую щеку, но даже в прошлом, когда они еще жили в общем мире, они редко касались друг друга.

Сара спускается на лифте и обнаруживает, что Мартин и Лиам дурачатся в вестибюле, несмотря на отсутствие парковки для гостей; за стеклянной дверью видно, что машина Карен Вуртцель стоит на месте для пожарных.

– А мы уже собирались отправлять за тобой спасателей, – говорит Мартин, и Сара, отвечая «хорошо, что не отправили», видимо, выдает тревогу, потому что оба смеются.

– Что, напугали мы тебя? – надеется Лиам.

Заднее сиденье в машине Карен Вуртцель и сиденьем не назовешь, Саре приходится влезать боком.

– А теперь – за Карен, – говорит Мартин. – Энергичные Великовозрастные Йомены.

– Элегантные Великобританские Йоркширцы.

– Эх, Всего Йота.

– Этак Воодушевленно Йорничаем.

– В тебе умирает рекламщик с Флит-стрит, Лиам. Это Выеденного Йайца не стоит, но, например, Экий Весельчак Йанни.

– Кто такой Йонни?

– Я сказал «Янни». Это такой грек с длинными волосами, он клавишник и певец.

– Значит, он тебе нравится?

– О да-а-а, напоминает тебя, красавец мой, тебе тоже не мешало бы побриться. Разве старушка Лиллиан не учила тебя бриться, злосчастный ты сын удушающей матери?

– Буду благодарен, если не будешь поминать всуе мою святую мать.

– А я через тебя прокладываю путь к ее сердцу.

– Значит, ты будешь моим папочкой? – Лиам нелепо сворачивается на узком сиденье и поглаживает рукав Мартина, как неуклюжий котенок. – Будешь менять мне подгузники? Уа-а-а! Уа-а-а!

– Будто и так не меняю.

– Так, Мартин, – укоряет Лиам, бросая игру в котенка и выпрямляясь. – Я же тут девушку пытаюсь впечатлить.

Они перебрасываются этими остротами туда-сюда над рычагом коробки передач, словно для галерки, а Мартин бурится через улицы, будто человек с водительскими правами – или не имевший прав никогда. Саре не надо реагировать на то, что сказал Лиам. Он ведь это только для того, чтобы она не чувствовала себя забытой. Да и как быть уверенной, что это она – девушка, которую он хочет впечатлить; может, «девушка» – это Карен. Встречный ветер из-за скорости изолирует Сару на заднем сиденье, ее то и дело ослепляет и душит торнадо своих же волос. Под его прикрытием она может рассмотреть Лиама. У него точеные черты истукана, глаза настолько невероятно голубые и яркие, будто выдают что-то сомнительное, импровизированное или искусственное, прячущееся под кожей. Сара, будучи отвергнутой Джоэль, которую пыталась отвергнуть сама, не знает ее вердикта Лиаму, а если бы и знала, наверняка бы его оспорила из упрямства. И все же Сара сама приходит к тому же выводу. Лиам для нее достижим, хоть она это формулирует по-другому. Но замечает она и намек на необъяснимый недостаток, странную нестыковку между внешней одаренностью – высокий, красивый, худой, сверкающие глаза, ослепительная улыбка, челка в самой правильной степени заигрывает с ресницами и так далее и тому подобное – и внутренней цельностью. Она представляет, будто тело Лиама, как костюм, надело какое-то затюканное существо, что-то голое, перепуганное и нечеловечное. И теперь ему приходится быть начеку, следить за людьми вокруг, думать, как играть, чтобы не выдать себя. И за кем следил Лиам? За Мартином.

Образ существа в костюме Лиама приходится внедрять в разум с усилием. Все-таки он невероятно красив. Сара повторяет себе эту мысль, как урок.

Мартин вывернул руль – и машина Карен Вуртцель круто нырнула по пандусу на маленькую парковку. Небольшой торговый центр, несколько магазинов, тотемный столб у въезда, где обозначены китайский ресторан, склад доставки и ЭВЙ – что расшифровывается то ли как «Это Великолепный Йогурт», то ли «Это Вам Не Йогурт», Сара не помнит. Перед ним стоит Карен Вуртцель в джинсах и ярко-зеленой футболке поло с вышитым над левой грудью «ЭВЙ». В ее руках – белое пластиковое ведерко размером со среднюю порцию попкорна. Мартин остановился, чуть ее не переехав, и широко взмахнул рукой.

– Эскортирую Вас Йа.

– Это Вообще Йерунда, – пожаловался Лиам.

– Экий Возмутительный Йунец, – ответил Мартин.

Сара наблюдала, как по лицу Карен пронеслись несколько штормов и скрылись раньше, чем мужчины отвлеклись от своих словесных игр.

– Привет, – бросила она Саре, не глядя на нее, пока Мартин и Лиам выходили из машины и Мартин с поклоном вручал ей ключи. Карен отдала ему белый контейнер, тот снял крышку и заглянул.

– Да уж, Это Вам Не Йогурт, – сказал он.

С Карен за рулем Мартин занял место Лиама, а Лиам влез к Саре.

– Как у тебя тут водичка? – спросил он. Их колени столкнулись в тесном пространстве, и Лиам наклонился рассмотреть их встречу. – Они нас обсуждают, – сообщил он Саре, когда она наклонилась к нему.

– И что говорят?

– Не знаю. Я не говорю по-коленному.

– Тогда откуда знаешь, что они не просто издают звуки, чтобы тебя обмануть?

– Как собаки? «Гав-гав-гав», будто что-то говорят? Собаки небось считают нас за олухов.

– Я вообще-то не слышу, чтобы наши колени разговаривали.

– А они на высокой частоте, как собачий свисток. Может, собаки разговаривают с коленями. Но у них самих коленей нет, да? Правильно? Эй, Мартин! Угадай, кто я? – Лиам подскочил на колени на крошечном заднем сиденье и, как дурак, вывалил язык, пока ветер хлестал волосы ему в лицо. «Гав-гав!» – крикнул он против ветра. Носки его ботинок впились в бедро Сары – черные потертые туфли со шнурками, из дешевой кожи или кожзама, нищебродские ботинки, но он этого даже не замечал, как мальчик, которого до сих пор одевает мама. Лиам с головой ушел в роль одуревшей от удовольствия собаки, лаял, пускал слюни и тыкался носом в плечо Мартину, несмотря на подголовник, за которым Мартин прятался, отвернувшись от дороги, и стукал по «собачьему» носу Лиама свернутым журналом из своей сумки.

– Плохой песик! Плохой песик! – кричал он, пока Карен молча вела, а Сара, сидя за ней, пыталась разглядеть ее лицо в зеркале заднего вида, но увидела только себя. Ей самой стало неприятно из-за своего мрачного выражения, и она заставила себя с бешеной энергией смеяться над ужимками Мартина и Лиама.

Карен остановилась на парковке «Мамас Биг Бой», и они зашли, первая – Карен, ни на кого не глядя и ни с кем не разговаривая, потом – Мартин и Лиам, толкаясь и подначивая друг друга, последней – Сара, для кого гримасничали и кривлялись Мартин с Лиамом, а она, как ей казалось, служила их зеркалом, смеясь не своим смехом, но он станет ее, так она решила. Она не станет подражать виду уязвленной надменности Карен, плоской линии ее