в честь тех, кто всегда говорил, что я не чего из себя не представляю. Она должна была омрачить души тех, кто воображал себя кем-то, и кто говорил, что я воображаю себя кем-то. И это сработало великолепно. Я совершил ряд тех завоеваний, благодаря которым человек кажется все меньше и меньше, которые продолжают уменьшать его, пока он не окажется всего в сантиметре над землей и его уже нельзя будет разглядеть среди листьев лавра, некогда венчавшего его чело, разве что специалистам, которые знают, где искать.

Я много говорил о страхе, который охватывает ребенка; мы тащим его с собой, когда становимся старше; мы несравненно боимся друг друга. Почему? Мы живем в обществе, которое, в определенной степени, гарантирует нам, что у нас нет причин пребывать в вечном трепете. Но с самого детства нас загоняют под каблук страха и считают, что именно поэтому мы должны применять страх для собственной защиты. До сих пор есть лишь немногие, кто признает это. Каждый вечер они садятся за стол и начищают свои медали, чтобы использовать их завтра. Но террор проявляется в любых социальных отношениях, в том, что мы называем свободной конкуренцией, в газетах, например, которые с бурной радостью сообщают друг другу об опечатках просто потому, что у них в мозгу есть типографские ошибки.

Когда я сижу напротив человека, который носит на шее украшение, выброшенное мною на пепелище, я сразу воспринимаю весь его ассортимент: самосознание, неуверенность, переросшую в грубую форму уверенности или уничтожающую самоуверенность, чтобы обнаружить основу которой, зритель сидит и ломает голову.

В БОРНХОЛЬМЕ ОН НАПАЛ НА ЖЕНЩИНУ

Я расскажу вам об одном печальном случае, который произошел на шестнадцатом году моей жизни, когда я очень стеснялся девушек. Женщины были выше моих сил и возможностей. Но на борту корабля я, естественно, не мог не предаться нескольким хвастовствам. Судно прибыло на Борнхольм, и тут, внезапно, я не мог больше терпеть, чтобы все это было не более чем пустым хвастовством. Но — что мне оставалось делать? В присутствии женщины мое сердце забилось бы с такой силой, что я не смог бы вымолвить ни слова. И тогда я решил совершить изнасилование. Если сейчас мы хотим быть по-настоящему искренними, то очевидно, что эта история была предварительной или генеральной репетицией к той, которая должна была последовать некоторое время спустя в Мизери-Харбор.

Я вспоминаю, что мой отец не верил в изнасилование. Он очень решительно не верил в физическую возможность изнасилования. Однажды, обсуждая с ним этот вопрос, я заметил, что, даже если бы девушка смогла воспрепятствовать нападению, ее успех, конечно, не устранил бы угрозу для ее личности. А если бы она теперь считала, что ее жизнь в опасности?

Отец некоторое время смотрел на меня, затем покачал головой. Он просто не мог заставить себя поверить в факт изнасилования.

Я был близок к тому, чтобы доказать, что он прав в своих утверждениях. Конечно, я могу привести лишь один пример, но он ясно показывает, что первым ломается именно агрессор. К изнасилованию прибегают, конечно, не потому, что человек жесток и гнусен, а потому, что он скрытен, как заяц. Преступник даже не осмеливается посмотреть девушке в глаза. Возможно, есть люди, которые вынуждены совершать насилие, потому что только в насилии они могут найти освобождение, но я не принадлежу к этой категории.

Конечно, испуганный человек не может зайти так далеко, чтобы совершить изнасилование, если дело дойдет до драки. Трагедия происходит только потому, что женщина начинает бороться. Если бы она спокойно ожидала развития событий, то внезапно оказалась бы одна, не подвергаясь ни малейшему физическому насилию. В этом отношении она может быть уверена в абсолютной безопасности…

Так было и с девушкой в Бонхольме, после ее собственной выходки. Мужчина или, скорее, мальчик, с которым она столкнулась, был не просто жертвой поражения, он был самим Поражением. Я дал ей шанс убежать. Но она не сделала ни единого движения, чтобы убежать. Я снова обхватил ее с наигранной яростью, но и это оказалось безрезультатным; она боролась со мной, не понимая, что свободна. Я снова осторожно отпустил ее. Она осталась на месте и молила о пощаде. На грани слез я бросился на нее в третий раз, и она, бедная представительница слабого пола, была совершенно не в состоянии вырваться. И в третий раз я отпустил ее. Она стояла с опущенными глазами и говорила, что я не должен так поступать! После этого я бежал с поля боя со скоростью, которой можно гордиться.

Вы считаете это забавным происшествием, но, уверяю вас, в нем нет ни малейшего элемента юмора. С того дня я ни разу не рискнул ступить на Борнхольм.

МУЖЕСТВЕННЫЕ ЛЮДИ

Жертва террора настолько принижена, что с таким же успехом может избавить себя от любых неудобств. Он знает, что о победе для него не может быть и речи. Она предстает перед ним как фантом, и в тот день, когда он оказывается в ее присутствии, он в паническом страхе убегает от встречи. Он тут же укрывается в вымышленном завоевании, оставляя вопрос фактического завоевания другим — то есть, если такая вещь, как завоевание, действительно существует. Позу сильного человека могут принимать только те, кто никогда не пробовал вкус победы. Могучий Дон Жуан находится в этой категории как дома. Где-то в сознании у нас есть опухоль, которая давит на мозг, и к ее разнообразным проявлениям мы прикрепили высоко- или низко звучащие ярлыки, в зависимости от нашей галлюцинации в данный момент: сила или слабость характера, храбрость или трусость, и другие подобные бессмысленные обозначения. Я был чрезвычайно мудр, когда в пятнадцатилетнем возрасте я уже мог заинтересовать себя дискуссией о том, является ли самоубийство мужеством или трусостью. Суть самой проблемы совершенно не важна. Человек всегда труслив, независимо от того, что он решает — застрелиться или жить дальше. Но каждый день нашей жизни мы сталкиваемся с ситуациями, когда из двух альтернатив выбираем ту, которая требует меньшей степени истинного мужества. Так и Эспен Арнакке прыгает в Атлантику, потому что это требует меньшего мужества, чем близость к ненавистному человеку. Истинные мотивы, которые лежат в основе наших поступков, мы часто успешно скрываем как от самих себя, так и от других. Кто должен был узнать об ужасе и позоре Эспена? В течение многих лет он тоже воспринимал себя только как огромное светловолосое создание — ГЕРОЯ,