Не успел он это сказать, как женщина разразилась потокомнепристойной брани, который забушевал вокруг него, точно кипящая белая пена,разлетающаяся во все стороны при внезапном извержении гейзера.

Глухой закачал головой и радостно ухмыльнулся, глядя наРоберта Джордана. Он долго качал головой, а Пилар ругалась не переставая, иРоберт Джордан понял, что все уладилось. Наконец она умолкла, потянулась закувшином с водой, запрокинула голову, напилась и сказала как ни в чем небывало:

— Уж ты нас не учи, Ingles, что нам делать дальше.Возвращайся туда, где Республика, девчонку бери с собой, а мы тут сами решим, вкакой стороне нам умирать.

— Жить, — сказал Эль Сордо. — Успокойся, Пилар.

— И жить и умирать, — сказала Пилар. — Я-то знаю, чем всеэто кончится. Ты славный малый, Ingles, но зря ты вздумал учить нас, как намбыть потом, когда ты сделаешь свое дело.

— А это уж твое дело, — сказал Роберт Джордан. — Я в это невмешиваюсь.

— Но ты вмешался, — сказала Пилар. — Бери свою стриженуюпотаскушку и уходи туда, где Республика, но не смей закрывать дверь переддругими, которые в этой стране родились и Республике были преданы еще тогда,когда у тебя молоко на губах не обсохло.

Мария поднималась по тропинке и услышала последние словаПилар, которые та, снова обозлившись, выкрикнула Роберту Джордану. Марияэнергично замотала головой, глядя на Роберта Джордана, и подняла палец в знакпредостережения. Увидев, что Роберт Джордан смотрит на девушку и улыбается,Пилар повернулась к ней лицом и сказала:

— Да. Именно потаскуха. И можете ехать вдвоем в Валенсию, амы будем сидеть в Гредосе и есть козье дерьмо.

— Пусть я потаскуха, если тебе угодно, Пилар, — сказалаМария. — Раз ты так говоришь, значит, это правда. Но только успокойся. Что стобой случилось?

— Ничего, — сказала Пилар и села на бревно; голос ее упал, ив нем уже не звенела металлом ярость. — Вовсе я тебя не называла потаскухой. Номне так хочется туда, где Республика.

— Вот и пойдем все вместе, — сказала Мария.

— В самом деле, — сказал Роберт Джордан. — Раз уж тебе такне по душе Гредос.

Эль Сордо ухмыльнулся.

— Ладно, посмотрим, — сказала Пилар; ее гнев совсем улегся.— Дай мне стакан этого чудного напитка. У меня от злости горло пересохло.Посмотрим. Посмотрим, что еще будет.

— Видишь ли, товарищ, — объяснил Эль Сордо. — Самое трудноето, что это утром. — Он перестал говорить кургузыми фразами и смотрел РобертуДжордану в глаза спокойно и вразумляюще, не пытливо и не подозрительно и безтой равнодушной снисходительности старого вояки, которая раньше сквозила в еговзгляде. — Я понимаю твой план и знаю, что нужно ликвидировать посты и потомприкрывать мост, пока ты будешь делать свое дело. Это все я отлично понимаю.Это все было бы легко до рассвета или ближе к сумеркам.

— Да, — сказал Роберт Джордан. — Ступай погуляй ещенемножко, ладно? — сказал он Марии, не глядя на нее.

Девушка отошла настолько, что разговор уже не долетал донее, и села, обхватив руками колени.

— Вот, — сказал Эль Сордо. — Сделать это все — невеликазадача. Но чтобы потом при дневном свете уйти отсюда и добраться до другогоместа — это уже задача потруднее.

— Правильно, — сказал Роберт Джордан. — Я об этом думал.Ведь и мне придется уходить при дневном свете.

— Ты один, — сказал Эль Сордо. — А нас много.

— А что, если вернуться в лагерь и ждать темноты, а потомуже уходить? — сказала Пилар, отхлебнув из стакана и снова отставив его.

— Это тоже очень опасно, — возразил Эль Сордо. — Это,пожалуй, еще опаснее.

— Представляю себе, — сказал Роберт Джордан.

— Сделать это ночью было бы пустое дело, — сказал Эль Сордо.— Но раз ты ставишь условие, что это надо днем, все осложняется.

— Я знаю.

— А если ты все-таки сделаешь это ночью?

— Меня расстреляют.

— Если ты сделаешь это днем, тебя скорей всего тожерасстреляют, а заодно и всех нас.

— Для меня это уже не так важно, поскольку мост будетвзорван, — сказал Роберт, Джордан. — Но я понимаю теперь, в чем вся загвоздка.При дневном свете вы не можете организовать отход.

— Вот то-то и есть, — сказал Эль Сордо. — Нужно будет — таксможем. Но я хочу, чтоб ты понял, чем люди озабочены и почему сердятся. Ты такговоришь о переходе в Гредос, как будто это военные маневры, которые ничего нестоит выполнить. Нам попасть в Гредос можно только чудом.

Роберт Джордан молчал.

— Выслушай меня, — сказал Эль Сордо. — Я сегодня многоговорю. Но это для того, чтобы лучше можно было понять друг друга. Мы здесьвообще держимся чудом. Сделали это чудо лень и глупость фашистов, но все этотолько до поры до времени. Правда, мы очень осторожны, никого и ничего здесь, вгорах, не трогаем.

— Я знаю.

— Но после дела с мостом нам придется уходить. Надо крепкоподумать над тем, как уходить.

— Понятно.

— Вот, — сказал Эль Сордо. — А теперь надо поесть. Я оченьмного говорил.

— Никогда не слышала, чтоб ты так много разговаривал, —сказала Пилар. — Может, от этого? — Она приподняла стакан.

— Нет, — Эль Сордо покачал головой. — Это не от виски. Этоот того, что у меня еще никогда не было о чем так много говорить.

— Я оценил твою помощь и твою верность Республике, — сказалРоберт Джордан. — Я оценил трудность, которую создает время, назначенное длявзрыва.

— Не будем говорить об этом, — сказал Эль Сордо. — Мы здесьдля того, чтобы сделать все, что можно. Но это нелегко.

— А на бумаге все очень просто, — усмехнулся Роберт Джордан.— На бумаге взрыв моста производится в момент начала наступления, для тогочтобы отрезать дорогу за мостом. Очень просто.

— Пусть бы они нам дали что-нибудь сделать на бумаге, —сказал Глухой. — И подумать и выполнить — все на бумаге.

— Бумага все терпит, — вспомнил Роберт Джордан поговорку.

— И на многое годится, — сказала Пилар. — Es muy util[39].Хотела бы я употребить твой приказ для этой надобности.

— Я и сам хотел бы, — сказал Роберт Джордан. — Но такникогда не выиграешь войну.

— Да, — сказала женщина. — Пожалуй, это верно. А знаешь,чего бы я еще хотела?