только половину. Важно то, что дисциплинированная Карен не удержалась, а импульсивный Дэвид – еще как.

– Конечно, читала, – огрызнулась она. – И я в шоке, что ты не читал.

– Ну и какой ты там получилась? Как она тебя показала?

Вы удивитесь, но она не сразу нашла, что ответить. Она и сама удивилась. Столько лет училась называть чувства своими именами, спускалась по лестнице словаря в темный пыльный склеп этимологии – а не может сказать Дэвиду всего одно слово.

– Частично, – сказала она наконец после такой долгой паузы, что Дэвид уже наверняка забыл, о чем спрашивал.

Он рассмеялся так весело, будто она сострила.

Тем вечером в мексиканском караван-сарае Карен рассказала Саре о том, как маниакально агитировал Дэвид за ее книгу, хотя и не собиралась. Как уже говорилось, она, приехав тем вечером к «Скайлат», сама не знала, что будет делать, кроме как просто реагировать на раздражитель воссоединения. Но хоть она и не знала, что будет делать, все-таки четко знала, чего делать не будет. И она бы точно не стала подпитывать веру Сары в величие драматической линии ее жизни, рассказывая о маниакальной преданности Дэвида ее книге. И все же стоило им договориться, что Сара будет костюмершей, как Карен сказала:

– Думаю, для Дэвида будет много значить, если ты поучаствуешь в его спектакле. Когда вышла твоя книга, он так радовался, будто это его ребенок. Даже повесил ее рекламу на стенде КАПА.

– Правда? – с болезненным видом спросила Сара. Очередной пункт в списке безумных событий, случившихся с ней в книжном туре: непрошеное доказательство, что место, о котором она писала, и правда существует.

– «ЧИТАЙТЕ отмеченный критиками роман выпускницы КАПА – в книжных магазинах страны!» Да, он выложился на все сто. А он что, тебе не рассказывал? Я думала, может, напишет.

– Я понятия не имела. Нет, он никогда не писал. Хотя я надеялась. – Прозвучало это не очень убедительно.

– Написала бы сама.

Сара скривилась, как ребенок. Она явно напилась – на ее щеках ярко горели страхи и нерациональное удовольствие. Она боялась слышать о Дэвиде, но все же хотела слышать побольше о его преданности.

– Страшно, – сказала она детским голоском о перспективе письма Дэвиду.

Карен поморщилась – мол, что за глупости.

– Почему?

– Вдруг он разозлился из-за книги.

С чего бы? Правки и купюры будто специально задумывались, чтобы пощадить его чувства. Но об этом Карен не сказала и уж тем более не сказала, что Дэвид даже не читал.

– Шутишь, что ли? Он гордится, что стал твоим персонажем.

– Значит, ему понравилось?

– Он в восторге. Если ему что-то и не понравилось, так это что ты не написала о нем еще больше.

Смех Сары неловко затих; больше ходить вокруг да около было невозможно.

– А тебе?

– Мне?

– Я переживала, что тебе будет странно читать. Все слишком знакомо.

– Переживала из-за такого? – Карен подпустила в голос изумление. – Правда?

– Правда. В смысле, и переживаю. В смысле, переживаю прямо сейчас. – У нее снова вырвался нервный смешок.

– Ну, я не увидела ничего знакомого. Я имею в виду – ты же очень много изменила. Разве нет? Если ты переживала, что я узнаю в твоей книге себя, то я не узнала.

Солгала ли Карен, кое о чем умолчав? Она просто ответила буквально. Я уже говорила, что с легкостью узнала себя в истории Сары – «узнала» в смысле «опознала». Не «узнала» в смысле «подтвердила достоверность». Не «узнала» в смысле «приняла».

А Сара не узнала, какое именно узнавание я имею в виду, в чем я и не сомневалась. На ее лице распустилось облегчение.

– Словами не передать, как я рада, – сказала она.

«Между тем у девушек, что удивительно, штабом стал не дом Джоэль, а дом Карен Вуртцель». Обратите внимание, что среди всех детей КАПА, всех учеников – и даже на фоне Мартина и Лиама – фамилию получила только Карен. Уродливую, как название немецкого блюда. Это чтобы в истории она предстала незнакомой и отстраненной. Не приглашенной на вечеринку. Впрочем, не считая «Вуртцель», все в предложении правда – с некоторой ложью в виде умолчания, как и почти во всей книге. Скорее всего, никого, кроме Карен, не волнует, что это ее мать превратила дом в проходной двор, причем не попустительством, а в ходе тяжелой кампании. Начала она с того, что обрабатывала официальную гостью Карен – чье имя «Лара» мы, как и у других, менять не будем, – оторвала ее от Карен задушевностью, сигаретами и посиделками всю ночь перед телевизором. Когда начали приходить остальные англичанки, мать, которую мы не против называть Элли – ей идет, – это поддерживала, пополняя холодильник банками винных коктейлей и тестом для печенья. Элли раздавала советы о любви и сексе, одалживала косметику, средства для ухода за волосами и одежду. Объясняла знаки зодиака. Раскладывала Таро. Скоро в спальне Карен каждую ночь проходила пижамная вечеринка, где мать была почетной гостей, а Карен – незваной. Она уходила спать к Кевину, чем заслужила насмешки и презрение девчонок. И тогда она стала брать больше смен на работе после школы, ставила будильник на час раньше и просто отсутствовала, исчезала, когда англичанок надо было подвезти.

Элли пыталась это компенсировать и сама подвозила девчонок по дороге на работу, но не могла отлучиться, чтобы забрать их после уроков. И тогда самые разные люди: Дэвид, третьекурсники и четверокурсники, с которыми встречались англичанки, даже стремный таксист, без конца помогавший Элли в надежде перепихнуться, – стали отвозить девчонок из школы туда, куда они отправлялись после школы, а затем оттуда под утро – домой к Карен. Это считалось коллективным геморроем, это всех достало, потому что Карен на своей приличной машине всегда могла бы их доставить, куда они пожелают, если б не была такой надутой сверхчувствительной стервой.

Так обстояли дела, когда однажды под конец смены Карен вышла из подсобки и увидела по ту сторону витрины с флуоресцентным освещением Мартина. Она удивилась и устыдилась до глубины души. Она уже насмотрелась на Мартина в КАПА, но ни разу с ним не разговаривала, будучи такой маргинальной, такой социально незаметной. Она чуть не сгорела со стыда оттого, что Мартин знает, как она проводит вторую половину дня – начиняет черствые вафельные стаканчики замороженным йогуртом, напоминающим экскременты. В прошлом году, когда ей исполнилось пятнадцать, Карен ходила на молодежное собрание в церкви и целовалась с парнем, который так терся промежностью о ее голое бедро, что расцарапал кожу, и потом девчонки дразнили ее за «след от ковра» не на том месте. Этим весь сексуальный опыт Карен и исчерпывался. Выйдя из