на прохладный кафельный пол, сжимая серьгу. Что, черт возьми, она натворила?

29

Тед никак не может остановиться. Еще столько всего нужно сделать. Начистить ботинки. Погладить рубашку. Распаковать вино и бокалы. Собрать костер.

Столы в шатре он уже разместил и теперь стоял в нижнем саду, глядя на кучу дров, собранных для вечернего костра. Все-таки недостаточно большой получается. Надо больше. Поэтому последние сорок минут он перетаскивает старые ветки и бревна из-под огромного навеса, построенного прошлой зимой.

Тед чувствует, как капли пота выступают у него на лбу, а в ладони то и дело вонзаются мелкие ветки и обломки древесины. Но он упорно продолжает носить бревна, уверенный, что чем больше будет костер, тем лучше он сможет удержать под контролем ситуацию, о которой даже думать невыносимо. Еще одна ветка, еще одно бревно, говорит он себе, еще одно — и все станет еще лучше.

Сибелла пыталась поговорить с ним сегодня утром. Они лежали в постели, слушая пение птиц за окном, когда она начала аккуратно расспрашивать Теда о Люси и его чувствах. Но он не мог говорить. Он даже думать не хотел об этом. Сказал ей что-то резкое в ответ. Он собирался сделать именно то, о чем просила Люси, — отпраздновать этот день на полную катушку и не зацикливаться ни на чем грустном, ни на чем, что он не мог контролировать. Забыть об этом. Вот что он собирался сделать.

— Не думаю, что она именно это имела в виду, — мягко заметила Сибелла.

— Не надо, Сиб. Не дави на меня.

Она увидела страх и гнев и согласилась, нежно сжав его руку.

— Пойду приготовлю чай.

Он отбрасывает огромный кусок гнилого дерева и вдруг замечает Кит, которая идет по высокой траве к шатру. Даже на расстоянии он видит, как она сгорбилась, какое бледное у нее лицо и резкие тени вокруг глаз. Она осторожно несет поднос с бокалами, ступая по неровной земле, и исчезает в шатре.

Сибелла рассказала ему о раннем визите, когда он ненадолго вернулся домой, расставив столы.

— Чего она хотела? — встревоженно спросил он. Ему не нравилась даже сама мысль о том, что они о чем-то говорили наедине, две его женщины, пока он вдруг не осознал: как же, должно быть, одинока Кит, раз пришла к ним в дом.

Он смотрит на огромную кучу дров, которые собрал, со вздохом бросает в нее последнее бревно, вытирает руки о рубашку и отправляется к шатру.

Кит в самом дальнем углу расставляет бокалы. Она не слышит шагов Теда и испуганно оборачивается, только когда он уже почти вплотную приблизился к ней.

— А, это ты.

— Пришел взглянуть, как ты тут.

Кит пожимает плечами:

— Я прекрасно, — и настороженно смотрит на него: — А ты?

— Хорошо. Все время занят. Сегодня еще много дел.

— Да.

Они молчат. Тяжесть всего, что они так и не сказали друг другу, висит между ними. В конце концов Кит не выдерживает и всхлипывает:

— О, Тед.

Тед, желая избавить ее от боли, притягивает Кит к себе:

— Я знаю, Китти, знаю.

Такое знакомое ощущение — он держит ее в объятиях, чувствует аромат ее волос. Ностальгия по этому месту и этой женщине вдруг охватывает его.

— Все это неправильно.

— Да.

— Как мы могли так ошибиться? Как оказались там, где оказались?

Тед прикрывает глаза, удивляясь ощущению тепла и связи с этой женщиной — резкой, неоднозначной, невероятно сложной женщиной.

— Не знаю, Китти. Я не знаю.

Он провожает ее к тюку сена, и они тихо сидят там, пока Кит приходит в себя, а Тед отряхивает рубашку от кусочков коры и пыли.

— Мы должны быть сильными, Кит, — наконец говорит он. — Мы ей понадобимся. Мы им всем понадобимся.

— Я знаю.

Кит вытягивает соломинки из тюка. Он смотрит на нее, уставшую, потерянную, и вспоминает другую картину: совсем молодую изможденную женщину с плачущим младенцем на руках. Ева, думает он. Это была Ева. Кит совсем вымоталась от ее плача, но потом нашла облегчение и успокоение в писательстве. Это воспоминание, точно игла, пронзает его сердце. Тед чувствует, как на дне его души вскипает и рвется наружу невысказанная правда, и прежде чем он успевает сообразить, слова сами слетают с его губ:

— Знаешь, а ты была права.

— Ты о чем?

— Я и вправду завидовал твоему успеху, той легкости, с которой выходили из тебя слова. Тому, как взлетела твоя карьера. И чем сильнее и успешнее ты становилась, тем более опустошенным и оглушенным я чувствовал себя.

— Но это же никогда не было соревнованием, Тед. Я никогда не хотела, чтобы ты так себя чувствовал. Я хотела, чтобы моя работа облегчала твою жизнь, а не усложняла ее.

Тед кивает и сухо усмехается:

— Я знаю. Но все равно — успех моей партнерши обессиливал меня как мужчину.

— Правда? — улыбается Кит. — Нет. Не может быть.

Тед смеется:

— Ты всегда была откровенным человеком.

— Не так уж много хорошего это принесло мне, — она прикусывает губу. — Мне так страшно, Тед. Мне кажется, что все от меня ускользает, исчезает. Вначале ты. Потом Марго. Теперь Люси.

Он сжимает ее руку, не в силах утешить как-то еще. Кит вздыхает:

— Ты ведь знаешь, я долго старалась закрывать глаза на Сибеллу. Почти четыре года я позволяла тебе ходить к ней. Никаких вопросов. Никаких условий. Я же всегда знала тебя. Знала, что чем крепче я буду держать тебя, тем больше ты будешь искать освобождения. Что тебе нужно не только внимание, но и восхищение. И точно так же знала, что ты совсем не удовлетворен своей работой. Я думала, если дам тебе все это, если позволю получить все это, ты в конце концов снова вернешься ко мне. — Она вздыхает и смотрит на Теда с такой тоской, что он чувствует, как внутри у него что-то обрывается. — Может, я просто плохо боролась?

Тед сглатывает. Всем сердцем он чувствует нечеловеческую тяжесть, которую почти невозможно вынести.

— Больше всего в жизни я жалею о том, что ты наверняка не знал, насколько сильно я любила тебя.

— Прости меня, Кит.

Она кивает.

— Теперь я понимаю, как это жестоко. Я не должен был позволять тянуться этому так долго. Сибелла никогда не просила меня выбирать. Она все прекрасно понимала. Понимала, что у нас девочки, что у меня есть обязанности. Мне кажется, это я достиг той точки, когда понял, что всем будет лучше, если мы наконец покончим с этой неопределенностью. И вот тогда я сделал этот