Она достала из ящика рисунки с царскими палатами, с ее собственным замком, давние подарки Георга. Рассматривала их, думала о них и еще о многом другом, вспоминала тот день, когда тайком от папеньки и маменьки спустилась в подвал к жене привратника, которая лежала на смертном одре, как сидела подле нее, держала за руку, как услышала ее последние слова: «Благослови Господь!.. Георг!» Мать думала о сыне. А Эмилия теперь истолковала эти слова по-своему. Георг побывал на дне ее рождения в самом деле!

Наутро – так уж получилось – в доме опять праздновали день рождения, на сей раз генеральский. Генерал родился днем позже дочери, конечно за много лет до нее. Опять множество подарков, в том числе седло, красивое, удобное и дорогое, по карману разве что одному из принцев. От кого же оно? Генерал был очарован. К седлу прилагалась записочка. Если бы в ней стояло «Спасибо за вчерашний праздник!», мы бы легко угадали, кто прислал подарок, но там было написано: «Г-ну генералу от того, кого он не знает».

– Кого же это я не знаю?! – недоумевал генерал. – Я знаю всех! – Он перебрал все светское общество, и впрямь каждый там был ему знаком. – Это от моей жены! – решил он в конце концов. – Она подшутила надо мной! Прелестно!

Но генеральша никаких шуток не устраивала, те времена давно прошли.

* * *

И снова праздник, только другой, не в генеральском семействе, – костюмированный бал-маскарад у одного из принцев.

Генерал нарядился Рубенсом, в испанский костюм с плоеным воротничком, на бедре шпага, выправка хоть куда. Генеральша оделась как мадам Рубенс – черное бархатное платье, закрытое до горла, ужасно теплое, с «мельничным жерновом», то бишь огромным плоеным воротником, точь-в-точь как на голландском портрете, принадлежавшем генералу; особенное восхищение вызывали на этом портрете руки – совершенно такие, как у генеральши.

Эмилия была Психеей, вся в кисее и кружевах. Она порхала, словно лебяжье перышко, без всяких крыльев, они служили только для украшения, как знак Психеи.

Роскошь, великолепие, свет, цветы, богатство, изысканность – так много всего кругом, не налюбуешься, на руки мадам Рубенс смотреть недосуг.

Черное домино с цветком акации на шляпе танцевало с Психеей.

– Кто это? – спросила генеральша.

– Его королевское высочество, – отвечал генерал, – я совершенно уверен, я тотчас узнал его по рукопожатию!

Генеральша усомнилась.

Генерал Рубенс, нисколько не сомневаясь, подошел к черному домино и начертил на ладони королевский вензель. В ответ отрицательно покачали головой, однако подсказка все же была дана:

– Записка, приложенная к седлу! Тот, кого вы не знаете!

– Но я же вас знаю! – воскликнул генерал. – Вы прислали мне седло!

Домино взмахнуло рукой и исчезло в толпе гостей.

– Эмилия, кто этот человек в черном домино, с которым ты танцевала? – осведомилась генеральша.

– Я не спросила его имя! – ответила девушка.

– Потому что знала! Это профессор! Ваш протеже здесь, господин граф! – продолжала генеральша, обернувшись к графу, который стоял рядом. – Черное домино с цветком акации!

– Очень может быть, сударыня! – отозвался граф. – Но, между прочим, у одного из принцев такой же костюм!

– Я узнал рукопожатие! – сказал генерал. – Седло – подарок принца. Я совершенно уверен и потому хочу пригласить его к нам на обед.

– Конечно, пригласите! Если это принц, он безусловно примет приглашение!.. – сказал граф.

– А если другой, то не примет! – С этими словами генерал направился к черному домино, которое как раз беседовало с королем, и весьма почтительно пригласил прийти на обед и познакомиться поближе. Ничуть не сомневаясь, что приглашает принца, генерал уверенно улыбался и говорил громко и внятно.

Домино снимает маску – это Георг.

– Вы теперь возьмете свое приглашение обратно, господин генерал? – спросил он.

Генерал приосанился, словно бы на целый дюйм вырос, сделал два шага назад и один вперед, как в менуэте, а на его аристократическом лице отразились поистине генеральская серьезность и важность.

– Я никогда от своих слов не отказываюсь! Приглашение остается в силе, господин профессор! – И он поклонился, глядя на короля, который, конечно, все слышал.

* * *

И вскоре в генеральском семействе состоялся обед, на который были приглашены только старый граф и его протеже.

– Погостить в семье, – сказал Георг, – значит заложить фундамент!

И фундамент действительно был заложен – в весьма торжественной обстановке, на этом обеде у генерала и генеральши.

Гость пришел и, насколько мог оценить генерал – а он-то мог! – говорил совершенно как человек из хорошего общества, причем необычайно интересно, генерал поневоле неоднократно восклицал по-французски: «Прелестно! Прелестно!» Генеральша рассказала об этом обеде знакомым дамам, в том числе одной из фрейлин, особе весьма и весьма почтенной, которая тотчас попросила в следующий раз пригласить и ее тоже. Делать нечего, надо снова звать профессора в гости. Он принял приглашение, и пришел, и снова всех очаровал, ведь даже в шахматы, оказывается, умел играть.

– Нет, он не из подвала! – сказал генерал. – Вне всякого сомнения, в нем течет благородная кровь! Такое случается нередко, и молодой человек тут без вины.

Господин профессор был вхож к самому королю, а оттого, разумеется, его привечали и в генеральском доме, но о том, чтобы он мог там укорениться, речи у них вовсе не было, но в городе только об этом и судачили.

* * *

Однако ж Георг и тут достиг успеха. Недаром был взыскан вышней милостью.

Стоит ли удивляться, что в конце концов Эмилия стала статскою советницей.

– Жизнь – это либо трагедия, либо комедия, – изрек генерал. – Трагедия кончается смертью, комедия – свадьбой.

Георг с Эмилией сыграли свадьбу. И родились у них трое крепких ребятишек, только, понятно, не сразу.

Когда гостили у дедушки с бабушкой, мальчуганы скакали по всем залам и комнатам на деревянных лошадках. И генерал тоже, следом за ними, «вместо грума при маленьких статских советниках», как он говорил.

Генеральша сидела на диване и улыбалась, даже если страдала от своей ужасной головной боли.

* * *

Вот как преуспел Георг и сумел добиться еще многого, иначе какой бы вообще смысл рассказывать историю сына привратника?

Предки Птичницы Греты

Птичница Грета была единственным человеком, кто жил в новых хоромах, поставленных для кур и уток там, где раньше посреди дворянского имения красовался огромный дом, похожий на замок, с башней и щипцом, рвом и подъемным мостом. Вокруг птичника стеной теснились разлапые кусты да деревья, остатки былого ухоженного сада, спускавшегося к тогда безбрежному, а ныне заболоченному озеру. Огромные полчища грачей, ворон и галок с криком и гомоном носились в кронах