целом русский казался Нине избыточно сложным, языком для людей, которые любят страдать и затруднять себе жизнь. Учить его всерьез она не испытывала желания, но частично приобщиться было интересно. Если бы в школе им задали доклад о своем происхождении, она бы с удовольствием выступила. После визитов в Бостон ей было что рассказать о своей семье.

Еще у дедушки была небольшая мастерская в том же доме на другом этаже. Он уходил туда на несколько часов в день и брал Нину с собой. В мастерской дедушка вырезал из дерева – маленькое хобби, приносящее маленький доход на пенсии. Он рассказывал, что всю жизнь мечтал этим заниматься, но на родине такой работой не прокормил бы семью, вот и пришлось отказаться от мечты в пользу прибыльной должности инженера-электрика. Нина твердо решила, что всегда будет выбирать то, что ближе сердцу, чтобы в старости не сожалеть о потраченной вхолостую жизни.

Девочке нравился запах древесины, как свежей, так и паленой, клея и лаков, но к самому процессу она оставалась равнодушной. Ее мало привлекали занятия, связанные с кропотливым созиданием, особенно если от созданного не было практической пользы. Разрушение было ей больше по душе.

О деструктивной энергии Нины родня догадывалась и местами переживала. Видел это и Отто, но он-то как раз и сдерживал ее, словно живой волнорез. А вот если бы они не подружились в тот зимний вечер, когда их родители впервые решили собраться вместе, что бы тогда было с обоими? Мысль об этом создавала ощущение ирреальности, внутреннего вакуума. Хорошо, что все сложилось именно так, как сложилось.

Отто еще раз посмотрел на Нину и увидел, что она тоже смотрит на него, и неизвестно, как долго. Это его не смутило. Он поднял брови, спрашивая, как она.

– Извини за сестру.

– Ой, да брось. Она же сама.

– Знаю. А еще я знаю, что она все-таки твоя сестра.

– И ты извини за ее поведение.

– Ты-то не виноват. – Нина переложила вытянутые ноги поудобнее, а руки примостила на груди, словно отец, дремлющий у телевизора с пультом. – Теперь она, наверное, вернется от действий к словам. А говорить можно что угодно. Это меня не колышет.

– Хоть она мне и сестра, ее душа для меня потемки. Одно точно тебе скажу: я всегда на твоей стороне.

– Я знаю, друг. – Она помолчала, потом резко заговорила о другом. – У тебя бывало такое, что вдруг чувствуешь, будто больше не контролируешь себя? И готов натворить что-то, ну… непоправимое?

– Только если очень сильно злюсь. Но ты знаешь меня. Это бывает критически редко. И я быстро беру себя в руки. А почему ты спрашиваешь?

Нина хмурилась, глядя на пламя, потихоньку слабеющее, как и солнечный свет. Отто ждал.

– У меня иногда бывают боли в переносице… Из-за них мне кажется, будто я перестаю управлять своим телом. В такие моменты я сначала, знаешь… будто цепенею, готовясь взорваться. Затишье перед бурей. Если заметишь за мной такое – сдерживай любым путем. Не хочу никому навредить.

– Понял, буду внимательней. А ты не рассказывала об этом?..

– Психологу? Нет. Если начать таким делиться со взрослыми, ничего хорошего не случится. Я бы до сих пор к нему ходила, вот и все, что было бы. А мне хотелось поскорее от него отделаться.

Отто не стал спрашивать почему, это был слишком глупый вопрос. Такое спросить мог только тот, кто Нину вовсе не знал. Да и кому понравится, что посторонний человек копается в твоей голове, заставляя рассказывать то, что тебе и вспоминать неприятно?

– А у тебя это началось не после того, как?.. – догадался Отто.

Он не хотел говорить прямо не потому, что боялся задеть Нину. Просто эта тема, как и само происшествие, были ему неприятны. Даже больше – пугали его.

– Трудно сказать. – Нина почесала ухо. Ее взгляд затуманился воспоминаниями, а лицо – порывом дыма.

По неизвестной причине они ни разу не обсуждали случившееся полноценно, хотя в остальном могли рассказывать что угодно, включая кто как сходил в туалет. Может быть, они становились слишком взрослыми, чтобы затрагивать неприятные темы. У взрослых всегда найдется табу, о котором они молчат, даже если очень близки, даже если доверяют друг другу. Просто в жизни есть обстоятельства, обсуждать которые не только неудобно, но и бессмысленно: разговоры ничего не изменят, поэтому их избегают.

Отто не хотелось взрослеть, если это влияло на его отношения с Ниной. Нужно проговаривать все, что беспокоит, так твердила ему прямая и правильная логика ребенка. Молчание убивает взаимопонимание.

– Трудно сказать, – повторила Нина более твердо. – Я думала об этом. Но ответа у меня нет. Возможно, это было со мной и раньше. Но, знаешь… как бы…

– Подавлено? – подсказал Отто.

Нина щелкнула пальцами, сделавшись от этого совсем взрослой.

– Что бы там ни было, это часть тебя. Моего отношения это не меняет. А если захочешь от этого избавиться, ну, если оно начнет мешать тебе жить, я уверен, взрослые тебе помогут.

– Сейчас меня это не сильно беспокоит, но ведь ничего пока не случилось. Это ощущается как… просто… типа головная боль. Внезапная и сильная.

– Может, это просто мигрень. Как у моей мамы. Когда у нее болит голова, она тоже готова крушить и убивать. А проходит само по себе?

– Да. Но эмоции, которые оно вызывает, напоминают мне какого-то… паразита. Который врос в меня однажды и заставляет делать то, чего я не сделала бы сама по себе.

– Как черная слизь в комиксах про Человека-паука?

Нина улыбнулась, но не ответила. Это был хороший знак. Отто решился на вопрос, который давно откладывал в долгий ящик.

– Расскажи, что ты чувствовала, когда…

– Договори уже наконец эту фразу, – дружелюбно потребовала Нина, – чего ты боишься? Я тебе друг или кто?

Услышав тон ее голоса, Отто осознал, что весь год сам выстраивал стену вокруг этой темы. Нина была не против ее обсудить, только навязываться не хотела. А вот сам он опасался, и теперь ощущал себя дерьмовым другом. Он набрал воздуха и закончил:

– …когда тебя пытались похитить.

Они помолчали, пробуя на вкус последнее слово, позволяя ему разойтись в воздухе. Все стало как-то по-новому, но точно не хуже, чем было.

– Удивительно вот что, – довольно непринужденно начала Нина, – не так уж давно это случилось, а я практически ничего не помню. Кроме своих ощущений, и то частично. Доктор сказал родителям, что моя нервная система блокирует этот фрагмент памяти, потому что на тот момент мне было очень страшно.

Отто слушал как зачарованный, напоминая себе дышать.