что нас, беженцев, не очень-то привечали. Как-то один министр сказал: «Главная угроза для Баварии – это „Энгерлинг“ и беженцы». Не очень приятно было прочитать такое в газетах. Вспоминалось, как в другие времена поступали с евреями. Приходилось терпеть, что тебя воспринимают как угрозу. Не очень-то приятно. Многие боялись, что всякое может случиться. Как уже бывало. И многие ведь были расквартированы у чужих людей, которые тоже не слишком охотно соглашались предоставлять комнату. Они тоже читали высказывание того министра. В течение нескольких месяцев в домах, где жили беженцы, царила ледяная атмосфера. Частенько случались ссоры с Ветцелями – у твоих родителей и старого Ветцеля, – когда их мальчишка, Гюнтер, калека проклятый, как-нибудь шкодил. Он это делал почти каждый день. Но когда появились иностранцы – многие тогда уже жили в собственных квартирах, купили первый телевизор, а потом машину, – отношение местных к судетским немцам и силезцам… как бы это сказать… смягчилось. В конце пятидесятых или в начале шестидесятых дела пошли в гору и появились первые иностранцы. Тогда напряжение спало. Я хочу сказать, что все переключились на другое. Они поняли, что все они немцы. Знаешь, я не люблю иностранцев. На что они нам? Если бы каждый работал, где ему положено, иностранцы бы не понадобились. Но тогда они оказались полезны нам, силезцам и судетским немцам. Тогда иностранцы помогли нам, сами того не подозревая. Потом строились поселки для беженцев, и все разрешилось. Силезцы и судетские немцы снова оказались среди своих, как в гетто. Как евреи. Нет. Туда я уже не хотел.

Знать бы, за какую партию нельзя голосовать. Если бы мы тогда это знали, может, меня бы вообще здесь сейчас не было. Да, твой отец… Он был славным человеком.

Виктор замолчал. Он сидел в кровати, поникший, с широко раскрытыми глазами. Не думаю, что он меня заметил, хотя, казалось, говорил со мной. Так или иначе, мне было все равно. Многого я не понял, не вслушивался, не следил за его болтовней и сентиментальными речами о прошлом. Мне было наплевать. Я и не хотел понимать. Мой слух и способность анализировать были заняты образом матери. Больше не оставалось места ни для чего другого. Ее мертвое тело у меня в голове… Я не могу оставить его в одиночестве в могиле. Большую часть болтовни Виктора я придумал. Восстановил задним числом, так сказать. Этого хватило. Прошлому достаточно выдумок. Реально только настоящее.

Я поднялся по лестнице в голубятню над старым амбаром. Лег на живот и стал смотреть на Виктора в дверцу для голубей. Я видел его комнату. Видел, как он умирал. Думать от этого было легче. Насколько я помню, закончив говорить, он перестал есть и на пятый день умер. Как собака, которая отказывается от еды после смерти хозяина.

Земля – это не родина.

В голубятне хорошо ждать…

Примечания

1

Aperçu – (франц.) предварительный осмотр.

2

Перевод О. Липко.

3

Перевод Б. Пастернака.