со стороны немца вызвана тем, что он взволнован, шагнула вперед, мягко касаясь ладонью его плеча. Вольф благодарно улыбнулся, не отрывая, впрочем, внимательного взгляда от Пашки.

Тот, в свой черед, явственно растерялся.

- Да не знаю я, что мне снилось… Жутко было – это помню. Снаряды свистели, люди кричали, что-то взрывалось… - он почесал лоб, старательно припоминая сон и принялся поправлять сбившийся за время сна хвостик, - И эта башня! Она торчала, как зуб, вокруг нее все рушилось, а она даже не пошатнулась! Да, еще над ней как будто блики с двух сторон были.

Вольфганг нахмурился – слова нового знакомого он, к собственному удивлению, понял очень хорошо, и теперь спешно синхронизировал их со своими знаниями и впечатлениями.

- Zwei Sterne… - пробормотал он и, внезапно стукнув кулаком по столу, немного возвысил голос, - Я говорил – там было две звезды!

Тата, уже второй раз слышащая от этого парня про какие-то звезды, замотала головой, как упрямый ослик. От того, что начал говорить по-русски, немец ей менее помешанным не казался.

- Да какие звезды? Где? Причем они тут вообще?

- В самом деле, - Пашка, просыпающийся с каждым мигом все больше, уселся на полу по-турецки, с любопытством вглядываясь в немца, - О каких звездах ты говоришь, Вольф? Да и вообще, может, поведаешь, как оказался здесь и что с тобой случилось… И кто, кстати, тот друг, про которого ты говорил?

Молодой человек нахмурился, явно прикидывая, с чего начать рассказ и как сделать его в своих устах более или менее емким. И, желательно, понятным.

- Наш полк был… - он на миг замялся, затем осторожно продолжил, - Убит. Мы остались двое, бежали. Я думал, мы скажем о контузии…

- Стоп! – Марк, честно послушавший несколько секунд нового знакомого, не выдержал, - Давай-ка мы начнем еще раньше. Вольфганг… какой, по-твоему, сейчас год?

Воцарилось молчание. Немец смотрел на вопрошающего с явным недоумением, не понимая, как это год может быть «по его». Год – он же год и есть, он для всех одинаков!

Тата с Пашкой переводили взгляды с одного из собеседников на другого, не совсем понимая не столько вопрос, сколько причины, побудившие Марка его задать. Не понимая серьезности на лице того, не понимая сосредоточенности в его глазах… Он что, всерьез полагает, что немец выпал из времени и свалился точно на ступени лестницы, в никому не известной башенке, куда занесло только их? Но это же абсурд! Понятно, конечно, что тут творится что-то странное, да и то, каким образом Вольф сумел за одну ночь вполне сносно выучить русский язык представляет загадку, но не надо же доходить до сумасшествия! Наверняка все объяснимо, сейчас Марк сам…

- Тысяча девятьсот сорок третий, - медленно, с видимым трудом подбирая слова, выговорил Вольфганг и, моргнув, нахмурился, - Разве ты не знаешь? Скоро Рождество… - по губам его мелькнула слабая тень улыбки.

Ребята медленно переглянулись; Марк оставался все так же каменно-серьезен.

- А если я скажу тебе… - неспешно начал он, - Что сейчас май две тысячи двадцатого года? Что война закончилась семьдесят пять лет назад победой русских? Ты помнишь об этом?

- Помнить?.. – Вольфганг, глядящий на собеседника, как на сумасшедшего, слабо усмехнулся и покачал головой, - Как помнить, это невозможно! Сейчас сорок третий год, бои идут по всей Германии, русские теснят нас… - он неожиданно померк и опустил голову, - Хочу, чтобы это кончилось…

- Но все это давно кончилось, - Тата, вступая в беседу, сдвинула брови, недоверчиво вглядываясь в немца, - Вольф… Марк говорит правду – сейчас две тысячи двадцатый год, конец мая, а в начале его отмечали семьдесят пять лет со дня победы! – она вздохнула и сочувственно покачала головой, - Ты, должно быть, упал, сильно ударился, у тебя в голове перемешалось…

Пашка, ошарашенный не меньше, только рукой махнул.

- Это ж как надо было приложиться… - буркнул он и, окинув долгим взглядом мундир немецкого офицера, продолжил допрос, - Почему у тебя кровь на форме?

Вольф, словно почувствовав в этом парне более адекватного собеседника, перевел взгляд на него, слегка пожимая плечами.

- Я ранен. Немного. Фридрих больше…

Воцарилось молчание. Ребята переглядывались, совершенно не представляя, как реагировать на слова нового знакомого, не находя в себе сил поверить в его безумные речи и, вместе с тем, как-то подспудно ощущая, что парень не лжет. Что он и в самом деле верит в свои слова, что он свято убежден в их истинности… Но ведь это невозможно!

- Так, - Марк, как самый здравомыслящий, решительно хлопнул в ладоши, - Со странностями разберемся потом. Рассказывай, Вольф, свою версию событий, потом попробуем осмотреть твои раны, объясним, как все обстоит… если сами что-нибудь поймем.

Немец, явно не до конца понявший сложных конструкций собеседника, неуверенно кивнул и, кашлянув, попытался продолжить объяснения.

- Наш полк был уничтожен, - на сей раз слово подобрать ему удалось быстрее и легче, - Я и Фридрих остались живыми, бежали. Он был очень ранен, я хотел помочь… Фридрих – мой друг, мы друзья еще до войны. Когда она началась, мы сначала были в разных… - он пошевелил пальцами, ища нужное слово и неуверенно продолжил, - Полках. Потом нас перевели в один. Он был ранен, я хотел спасти его, увел с… поля боя. Мы шли сквозь лес, я все время слышал войну, - парень тяжело вздохнул, - Потом вдруг звуки исчезли. Мы увидели башню среди камней, над ней было две звезды. Со сторонам… - он сообразил, что сказал неправильно и смущенно улыбнулся, - Мы были внутри, Фридрих услышал голос. Он говорил – это ребенок, пошел вниз. Я с ним. Там… - здесь его передернуло, - Там были кости, много костей! И тот ребенок. Фридрих пошел к нему, поднял… Мне не понравилось. Я спросил, кто он… - Вольфганг нахмурился, припоминая ответ, - Он сказал… Сказал, он «темпор», но я не знаю… У меня в голове закружилось, я упал. Наверное. Когда проснулся – вы.

Рассказ закончился; рассказчик перевел дух и, окинув слушателей виноватым взглядом, пожал плечами. Говорить по-русски, да еще и говорить так долго, объяснять то, чего не понимал и сам, ему было еще трудно.

Ребята молчали, изредка переглядываясь, размышляя над странным рассказом, пытаясь вычленить для себя из него хоть какое-то рациональное зерно.

Тата почесала в затылке и, хмурясь,