Если он узнал о погибших детях, он мог на правах руководства начать расследование, вовлечь в это органы. Однако, он этого не сделал. Либо он был заодно с теми, кто причастен к этому, либо коррупция сделала свое дело.

– Либо он так и не узнал, – сказал Леша, – а приют закрыли за ненадобностью.

– И «предприятие» их встало…

Мурчик мурчал, дремав на ногах у Веры, пока она вместе с Алексеем сортировала дела погибших воспитанников интерната. Вера выписывала годы смерти детей, их возраст, пол и наличие родственников. Как и ожидалось, подтвердилась их главная догадка – всех детей из списка объединял факт их круглого сиротства.

– Они выбирали здоровых детей, у которых нет ни отца, ни матери, – сказал Алексей, всматриваясь в фотографию давно умершей девочки, – наверняка проверяли, хватится ли их кто-то, выжидали какое-то время, чтобы убедиться, что до этих детей никому нет дела, а затем…

– Радовали несчастных новостью о том, что их усыновляют… – печально сказала Вера.

– Это ужасно цинично.

– Цинично – слишком мягкое слово. Они не просто обманывали их, они их убивали.

– Что будем делать? – спросил Леша.

– Здесь двадцать мальчишек и тринадцать девочек, – Вера указала на список, который они составили с Алексеем, – и все они хотят, чтобы мы что-то предприняли. Сегодня мы оба убедились в том, что я не сошла с ума, что вещи, о которых мы с тобой раньше слышали только из фильмов или из книжек, существуют. Я уверена, что мои сны – это не просто сны, а они, – Вера снова указала пальцем на список мертвых детей, – действительно приходят ко мне по ночам. Честно признаться, я теперь боюсь ложиться спать, особенно после того, что произошло сегодня в подвале…

– Но почему именно ты?

– Я не знаю, – ответила Вера. – Хотя, погоди… Я сейчас.

Она аккуратно переселила со своих ног на ноги Леши мурчащего кота, а сама вышла из кухни в комнату. Через минуту она вернулась и положила перед Лешей на стол еще папки с бумагами.

– Это я нашла здесь, в квартире, – сказала она. – Не буду заставлять тебя снова копаться в документах, объясню сразу. Здесь лежат еще три детских свидетельства о смерти, сами же дети похоронены на местном кладбище рядом… – она замялась. – Рядом с моей матерью. Моей и их матерью. Как оказалось, у нее было трое детей до меня, и все трое умерли совсем малышами, младенцами. Могут ли эти три смерти как-то пересекаться со смертями в приюте? И, если да, то каким образом? Кто – связующее звено? Насколько мне известно, моя мать никак не была связана с приютом, более того она вообще там не появлялась весь тот период, что находилась там я. И, хоть она и отдала меня туда по неведомым мне причинам, я сомневаюсь, что она могла бы приложить руку к смерти собственных детей.

– Вера, – спокойно сказал Алексей, – а кто твой отец? Ты знаешь?

– Нет, – ответила Вера. – Я совсем ничего о нем не знаю. Я даже не уверена, что ношу его фамилию. Но и у меня, и у этих – она указала на папки, – детей одно отчество. Вряд ли женщина, потерявшая ребенка, спешила бы тут же снова забеременеть от первого встречного. Я уверена, что отец этих троих детей и мой отец – это один и тот же человек, но я не нашла о нем никакой информации. Фотографий тоже нет. И все же я сомневаюсь, что дело в нем. Я думаю, стоит узнать о тех, кто работал с нами, тех, кто говорил ребятам, что они выиграли джек-пот и скоро окажутся в новой семье, тех, кто непосредственно причастен к их смертям.

– Вер, ты понимаешь, что здесь не обойдется без полиции? – спросил Леша. – Если мы найдем подтверждение тому, что всех этих ребят действительно убили в приюте, если мы найдем, допустим, место их захоронения, если сомнений, что все это – жестокие преступления, уже не останется, мы обязаны будем не только сообщить об этом внутренним органам, но и убедить их в том, что мы не чокнулись.

– Убедим, я уверена. Прошло много лет. Я очень надеюсь на то, что те, кто имел выгоду с того, что молчали об этом, кто прикрывал все это – уже не у дел. Тогда мы сможем добиться расследования.

– Хотелось бы в это верить, но поверят ли они нам?

– Разумеется, мы не будем рассказывать им о том, что мне снится. Наше дело – это узнать, где дети были похоронены. Возможно, получится найти кого-то, кто работал в интернате и все еще живет здесь в городе.

– Будем пытать? – улыбнулся Леша.

– Взывать к совести, – ответила Вера. – Не забывай, что я провела там все свое детство, все юные годы. Я знаю слишком многих оттуда. Я уверена, если я окажусь на пороге их домов, они вспомнят меня.

– Но захотят ли говорить?

– Не скажут сотрудники, скажут они, – Вера положила руку на стопку бумаг. В исчезновении детей нет никакой мистической тайны, только мерзкие, человеческие, черные, гнилые… А вот тот факт, что теперь ребята настойчиво требуют от нас помощи, мы уже отрицать не можем. И пусть это будем знать только мы с тобой, это нам поможет…

Она действительно боялась засыпать. Она понимала, что новый сон может дать ей больше информации, еще больше приоткрыть завесу, скрывающую истину, но в то же время Вера боялась снова очутиться во сне в том жутком подвале, где, как она была уверена, заточены все эти мертвые дети с пустыми, бездонными глазами.

Но она оказалась не в приюте. Она была во дворе какого-то дома, и двор тот выглядел странно. Вера не могла понять, что именно не так, но что-то ей казалось необычным и непривычным. Рядом с подъездом была деревянная, выкрашенная в синий цвет, скамейка, около которой стояла детская коляска. И только подойдя ближе к коляске, Вера поняла, что же не так: это все уже происходило когда-то давно, не сейчас, не в настоящем, а в прошлом. Она не знала, откуда в ней появилась эта уверенность, и все же она была уверена. Коляска имела квадратные края, высокую металлическую ручку и большие колеса со спицами. Такая, наверняка, была и у самой Веры в ее младенчестве. Или это ее коляска? Вера вдруг подумала, что, вполне вероятно, до нее в ее детской коляске возили ее троих умерших брата и сестер. Она подходила все ближе, боясь заглянуть вовнутрь. Но не взглянуть было невозможно: оттуда раздавался истошный крик