не росло, застыв на той отметке, которая была зафиксирована чуть ли не при первом Наполеоне. Так что галлов оба немца не любили еще сильнее, чем Россию, и это делало манифест еще более шизофреническим. То есть с одной стороны ты декларируешь классовое единство, а с другой — кричишь о том, что соседи уничтожают немецкую нацию, и нужно ее спасать. Воешь об опасности и с запада, и с востока. Коммунизм в этой истории с самого рождения получил неожиданный крен вправо и стал больше напоминать национал-социализм, отчего мне, если честно, становилось несколько неуютно.

— О да, зрелище было бы весьма забавным вероятно.

— В общем, я бы называл этот коммунизм еще одной маргинальной теорией, которая под прикрытием желания сделать счастливыми всех, является просто способом потешить чувство собственной важности. В конце концов, на сколько я знаю, уже вышло несколько весьма достойных критических статей, где уважаемые и в отличии от господина Маркса серьезно занимающиеся экономикой люди, буквально по пунктам объясняют, почему описанная модель не будет работать на практике. — Я пожал плечами, как бы закрывая тему. Толковать об управлении государством может любая кухарка, для этого много ума не нужно. А вот действительно обеспечить процветание народа — это сложнее, тут учиться нужно, работать, опыт приобретать. Не просто это, короче говоря.

О возможном противодействии марксизму я думал давно. Честно говоря, мне было сложно сказать, почему именно эта экономическая теория — среди десятков прочих — стала в моей истории столь популярной, но здесь я постарался сделать так, чтобы задавить этот паровоз пока он еще чайник. Нет, оно конечно заманчиво поджечь дом нелюбимому соседу — уж точно та же Британия для воплощения бредовых теорий тут подходила совсем не хуже России, — но ведь всегда есть опасность, что пламя и на твою сторону забора перекинется.

Тут, наверное, вообще стоит пару слов сказать о философских течениях Европы середины 19 века. Философия отдельных стран заметно перекликалась с социальными и политическими процессами, которые имели место в той или иной части континента. Так французские позитивисты по духу во многом были близки русским прогрессистам, там тоже был упор на научный способ познания мира хоть и без столь ярко выраженной идеи о необходимости развития. А вот страны и их народы не сумевшие занять «полагающиеся им место», наоборот смотрели в прошлое, с чем было связано течение романтизма, сформировавшееся на немецких и итальянских землях центральной Европы.

Романтизм — типичная философия проигравших. Оглядывается человек вокруг, видит разорванный на куски немецкий — подставь сюда «итальянский», и подойдет на все сто процентов — народ, явно проигрывающий соседним государствам в развитии и вообще потерявший все былое величие, нищих людей, отсутствие перспектив и вот это вот все, и сразу начинается поиск величия в прошлом. А вот две тысячи лет назад немцы в Тевтобургском лесу римлян победили. А потом… А вот…

Ну и, конечно, чаще всего это дело скатывается в поиск виноватых. Виноватыми в первую очередь тут становятся евреи — уж кто бы сомневался, — христиане, принесшие предкам лживую веру, всякие славяне, испортившие кровь германцев-ариев и вообще все вокруг. Да, германский национализм, из которого в нашей истории вырос Третий Рейх, он как раз в эти времена и зародился, а тут все предпосылки к нему не то, что сохранялись — удваивались и утраивались по сравнению с эталонной историей.

В принципе, в самом по себе национализме я не видел ничего плохого — ну любишь ты своих больше чем чужих, здоровое в общем-то чувство — но вот как-то так получается, что приводит эта дорожка все время к погромам, геноциду и концентрационным лагерям. Почему бы это, даже не знаю.

Так вот немецкий национализм — что логично, не на пустом месте нацизм в моей истории вырос — имел ярко выраженную антисемитскую направленность. Нет, бить евреев — это традиционная забава, в которой любили поучаствовать многие. И в Европе, и на Ближнем Востоке, и в России, тут удивить кого-то было сложно. Однако именно в Германиях, особенно на фоне национального коллапса и фактического распада на несколько отдельных наций, как раз дети Авраама становились как будто крайними.

И надо же такому случиться, что Маркс оказался евреем, ну а кем он был, если и его мать, и отец происходили из семей раввинов. Немецко-французский еврей, кричащий из-за Ла-Манша о свержении традиционной власти и классовую революцию. Даже удивительно как его не удавили в зародыше и позволили уехать в Лондон, где, кстати, к евреям традиционно относились куда лучше, чем на континенте, тот же Дизраэли имел соответствующее происхождение, и в моей истории спокойно стал премьер-министром, что само по себе о многом говорит.

В общем, тут змея фактически укусила себя за хвост. Правильно поданный цикл статей в немецкоязычной прессе смешал Маркса с дерьмом настолько глубоко, что ни о какой популярности его теорий — во всяком случае именно с персонификацией Карла Маркса, так-то идеи получения больших прав рабочими никуда не делись — уже речи идти просто не могло. Можно сказать, что Марксизм в этой истории умер не родившись, что с другой стороны совсем не являлось само по себе залогом отсутствия в будущем революций…

Ну и последним моментом, полноценно стоящим упоминания в эти месяцы, стала еще одна большая конференция, призванная поделить зоны влияния в Тихом океане. Несмотря на то, что обсуждения этой проблемы кулуарно шло уже несколько лет — пример с Парижским договором по Африке тут оказался крайне положительным, резко снизив напряженность между великими державами на Черном континенте — до поры до времени в практическую плоскость этот процесс не переходил.

Как водится толчком для созыва конференции стала пара инцидентов, которые реально показали, что без полноценного размежевания можно доиграться до большой войны буквально в любой момент. Поскольку большая война в моменте была никому не нужна, решение напрашивалось само собой.

В Августе 1854 года в Николаеве между Англией, Францией и Россией — остальных как обычно пригласили, но только на роль наблюдателей и младших партнеров без права голоса — был подписан договор, разделивший весь тихоокеанский регион на зоны влияния великих держав. Как и в случае с Африкой руководствовались принципом разумности, главным критерием тут было недопущения возможных столкновений между странами, а владение тем или иным конкретным куском земли посреди огромной пустой территории было отодвинуто на второй план.

При всей, казалось бы, мизерности стоящих на кону земель — ну серьезно, по сравнению с целой Африкой