но ладошка у нее весьма крепкая. Врезать может от души. Характер у нее тоже сложный, иному мужу впору. Была она упряма просто невероятно.

— А еще, госпожа, говорят, львы на коров в Тиринфе напали, — трещала Феано без умолку, превращая спутанные после сна светло-русые волосы1 царевны сначала в идеально гладкую волну, а потом в затейливую укладку из кос, из которой по бокам выпускались завитые локоны. Она вплетала в прическу ленты и золоченые нити, продолжая болтать без умолку.

— И много коров задрали? — заинтересовалась Электра, которая придирчиво осматривала себе в полированное бронзовое зеркало. Она довольно мила: большие выразительные глаза, опушенные густыми ресницами, приятный овал лица и точеный носик.

— Целое стадо сожрали! — Феано в притворном ужасе обхватила щеки и глупо открыла рот. Сработало, ее госпоже нравились придурковатые слуги.

— Да врут! — отмахнулась Электра, которая, тем не менее, слушала болтовню рабыни с жадным любопытством.

— Люди так говорят, — развела руками Феано и аккуратно размотала локон с деревянного цилиндра. Да, вот так! Волосы упали небрежной волной, как и задумывалось.

Царевна, хоть и обладала умом сугубо практическим, сплетни очень любила. Тут ведь и заняться-то особенно нечем. Скоро к матушке на поклон идти, потом завтрак подадут, а там пора садиться ткать. Негоже знатной девице бездельничать.

— Со мной в Спарту поедешь, — сказала вдруг Электра.

— Как прикажете, госпожа, — привычно ответила Феано, но не удержалась и проявила легкую дерзость, которая позволена только любимым служанкам. — А зачем нам туда?

— Двоюродную сестру матери моей сговорили, — ответила Электра. — Пенелопа ее зовут. В такую даль отдаем, что даже не вымолвить. Какие-то острова на западе, дыра жуткая. Там одни разбойники живут.

— А почему разбойники, госпожа? — удивилась Феано. — Может, рыбу ловят да коз пасут. У нас на Лесбосе так было.

— Пф-ф, — презрительно фыркнула царевна. — Все островитяне — пахари моря. Это же любой дурак знает. Кроме тебя… ха-ха! Крит, говорят, только разбоем и живет, да и Одиссей, басилей тех островов, сюда не раз добычу привозил. Там же земли почти нет, на островах тех.

— А когда поедем? — спросила Феано и тут же поняла, что совершила ошибку. Не ее собачье дело, когда и куда госпожа поедет. Пощечина получилась такой, что аж искры из глаз полетели и слезы брызнули.

— Мне же вещи собирать ваши, госпожа! — торопливо затараторила она, с трудом пряча волной нахлынувшую ненависть. Щека горела просто нестерпимо. — Все успеть нужно. Не можете же вы, как простая крестьянка выглядеть. Я обещаю, вы там самая красивая из всех будете.

— А-а-а! — поняла Электра, которая передумала давать вторую пощечину излишне любопытной рабыне. — К весне ближе. Так матушка сказала.

— А, тогда мы успеем, — успокоилась Феано и отошла в сторонку, чтобы полюбоваться своими трудами. — Готово, госпожа! Вы просто ослепительны сегодня.

Феано была довольна и проделанной работой, и сама собой. Вчера, когда она чинила одно из платьев царевны, то пришила на новые места все золотые кружочки, которыми украшен подол. Ну подумаешь, их там было двадцать три, а стало двадцать два. Никто и не заметит.

* * *

Рапану грустил не на шутку. Сбежать из Угарита с зерном им так и не дали. Царские писцы, которые вцепились в источник жизни подобно охотничьим собакам, тут же учли его до последней амфоры и потребовали доставить во дворец, грозя карой за малейшее промедление. Пришлось подчиниться.

Купец Уртену кое-как вывез в Сидон самое ценное из своего имущества, но бежать из города не смел. Царь и его вельможи дураками не были, и за передвижениями своих тамкаров следили бдительно. С таким народом расслабляться нельзя. Чуть зевнул, и казна в убытке. Захотел купец отплыть по торговым делам — будь любезен опись представить, царский товар для продажи взять, да еще и отчитаться, куда поедешь, на сколько, и что оттуда привезешь. А писец тебе еще и указание даст: вот этого, мол, не нужно, это другой тамкар привезет, а вот этого нужно побольше. Без его разрешения ты даже из порта не выйдешь. А чтобы глупые мысли в голове не бродили, купцам давали понять, что семья и имущество в городе остаются, в полной власти светлого царя Аммурапи, да продлятся дни его до бесконечности.

— Тот парень в Трое — прорицатель, — твердил себе Рапану. — Господином нашим Хададом клянусь, ему будущее ведомо. Ведь он в Угарите не был никогда, а прямо в точку попал. Конец нам всем. Как есть конец! На юге, в Амурру бывшем, люди, живущие на кораблях, на землю сели, и на севере тоже. Пока они не идут сюда, грабят в своих землях, да только недолго ждать осталось. Целые стаи кораблей на горизонте снуют туда-сюда. Царь наш всех окрестных владык письмами о помощи засыпал, да только помощи ниоткуда нет. И войска нашего нет. Оно так в Лукке и осталось, от ахейцев-находников ту страну защищает. А родной Угарит кто защитит?

Запутанные лабиринты отцовского дома были тесно заставлены тяжеловесной мебелью, доставшейся от предков. Тут, в Угарите, искуснейшие столяры живут, ведь ливанский кедр, дар богов, вот он! На окрестных горах растет. Если бежать суждено, все, что поколениями купцов нажито, придется бросить. Не увезти с собой столько добра. И от этого у Рапану еще больше настроение портится.

— Батюшка! — Рапану вошел в комнату к отцу, который разбирал деловые записи, откладывая в сторону одну табличку за другой. Вот пришел новый товар, а с ним накладная — глиняный шар, в который вложено обожженное в печи послание, испещренное аккадской клинописью. Из Каркемиша оно, великого города, стоявшего у брода через Евфрат. Он соединял Междуречье со всеми странами Запада и с Египтом.

Почтенный купец сам на себя похож не был. Его волосы и борода, обычно тщательно уложенные, завитые и украшенные лентами по обычаю Вавилона, сегодня пребывали в полнейшем беспорядке. Да и одежда его, обычно чистая и красивая, так и осталась в пыли. Он не отдал ее рабыням, когда пришел с улицы. Рапану не помнил отца таким, а это значит, что вести пришли просто из ряда вон. Купец сидел, обхватив голову руками, и лишь появление сына вывело его из оцепенения.

— Хапиру пришли в движение! — хмуро сказал Уртену вместо приветствия, взял со стола табличку и протянул сыну. — На, почитай! Племя, которое называет