чтобы силы мои оттягивал, землю собирать мешал. Тмутаракань-то… она не просто городок далекий. Она — ключ к морю Азовскому, да и к Черному тоже. Крепость наша на самом юге. Отдать ее — это врага на порог пустить, позволить ему плацдарм устроить, откуда он дальше полезет.

Нет уж. Тмутаракань не сдам. Ни за что. Тут уже не о защите какой-то окраины речь. Тут вопрос — быть или не быть всей Руси, что я по кускам собираю. Покажу сейчас слабину, позволю грекам да их кукле на моей земле хозяйничать — это как сигнал будет всем врагам: и Мешко этому ляшскому, и Оттону немецкому, и степнякам разным. Сигнал, что Великий князь Антон не так уж и велик, коли свое удержать не может.

Решил я сразу. Тяжело на душе было, рискованно — жуть, но другого пути не видел. Помощь надо слать. Прямо сейчас, не мешкая. Да только кого? Главное войско — оно ж сырое еще. Илья только-только его в кулак собирать начал, да и нужно оно здесь, на севере. Тут и ляхи ухо востро держат, и еще какая нечисть вылезти может в любой момент. Послать часть этой неокрепшей рати за тридевять земель, в самое пекло, — это и себя тут ослабить, и тех, кого пошлю, почти наверняка загубить. Нужен отряд отдельный, крепкий, чтоб сам за себя постоять мог.

Глянул я на Такшоня. Князь галицкий, верный мой союзник с той самой сечи под Новгородом, где я его из-под копыт вытащил. Стоял он рядом, слушал купца, лицо — темнее тучи. Галичане — вояки тертые, степняков знают как облупленных. Да еще самострельщики Степановы… Вот! Это мысль. Риск, конечно, дьявольский. Послать Такшоня с его лучшими галичанами да стрелками Степановыми — это ж границу галицкую от ляхов оголить, да цвет стрелкового войска невесть куда отправить. Но другого выхода я не видел.

— Такшонь! — позвал я. Галицкий князь шагнул вперед. — Слыхал?

— Слыхал, княже. Паскудство одно.

— Паскудство — это мягко сказано. Война это. Война, которую нам греки навязывают, чужими руками жар загребая. И мы должны ответить. Пойдешь на юг, Такшонь. Возьмешь своих галичан — отборных. Степан тебе самострельщиков даст — самых метких, полтысячи штыков. Да десяток катапульт малых, разборных, прихватишь. Харчи, фураж, деньги — Олег все выдаст сполна. Задача твоя — долететь до Тмутаракани, как только сможешь. Осаду снять. Хазар этих вышвырнуть вместе с самозванцем этим, Ярополком. А греков… С греками старайся в открытую не схлестываться, если их там много окажется. Но полезут — бей без пощады! Пусть знают, что Русь — не девка беззащитная, щипать ее безнаказанно не выйдет. Главное — город удержать. Любой ценой удержать, пока я не подойду. Я как смогу, основные силы соберу — и следом двину. Понял меня?

Такшонь слушал молча, лицо как из камня высечено. Он все понимал. Весь риск. Понимал, что я его, по сути, в пасть льву посылаю, с горсткой людей против неведомой силы, за которой сама Империя маячит. Но не дрогнул.

— Понял, княже, — твердо сказал он. — Приказ твой ясен. Галичане готовы. Да и стрелки Степановы не подкачают. Дойдем. Осаду снимем. Город удержим. Ну, или ляжем там все.

— Ложиться не надо, Такшонь, — сказал я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Ты мне живой нужен. И люди твои целы быть должны. Головой работай, хитростью бери там, где силой не взять. Ты ж умеешь.

Он коротко кивнул.

— Одно скажу тебе, княже, — тихо проговорил он, так, что только я и слышал. — Коли там и вправду греки, да еще с Ярополком… То война уже не с хазарами будет. И не с князьком-предателем. То война с самим Царьградом. Готова ли Русь к такому? Ты сам-то… готов?

Вопрос повис в воздухе. Готова ли Русь? Готов ли я?

Отступить сейчас — значит, все проиграть. И начинать потом все сначала, если вообще дадут начать. А значит, ответ мог быть только один. Пусть он и прозвучал только у меня в голове.

Да. Готов.

Глава 18

Готов ли я? Вопрос застыл в воздухе, будто секира палача над плахой. Готов ли я, Великий князь Руси, к войне с самой Ромейской державой? С Царьградом, что веками стоит, перемалывая народы и царства? Готов ли я бросить свою еще неопытную дружину, воины которой до сих пор враждуют между собой, против легионов Империи? Против их катафрактов, закованных в железо с головы до пят, против их «бессмертных» афанатов, о которых ходят устрашающие слухи?

Ответ был ясен. Нет. Не готов. Не сейчас. Выступить нынче на Царьград или просто в открытую им вызов бросить — верная погибель. Империя нас раздавит без труда, даже не заметив. Они могут выставить рать, о какой мне и мечтать не смею. У них — порядок железный, опыт войн и интриг за тысячу лет накопленный. Что же есть у меня? Горстка отчаянных удальцов, лишь недавно под один стяг собранных, вечно скудная казна, которую мы лишь начали наполнять этой моей новой монетой, да земли, что вчера еще враждовали между собой. Нет, идти напролом нельзя. Это не храбрость будет, а чистое безумие.

Но и отдать Тмутаракань, дозволить грекам и их марионетке Ярополку на юге править — тоже гибель. Конец всему, моим думам о собирании Руси под единую руку, конец моему имени. Все поймут: слаб князь. А слабого бьют. И ударят разом со всех сторон — и ляхи с запада, и немцы Оттоновы, и разные степные племена, падаль почуяв. Следовательно, сражаться надо. Но сражаться не так, как они того ждут. Не мечом против меча, где они заведомо осилят. Действовать нужно иначе.

Не можешь врага силой взять — бей по слабому месту. Но и у Византии такие места имеются. Привыкли они чужими руками жар загребать, народы стравливать, вождей подкупать, сети интриг плести. Сильны они славой своей, именем «Второго Рима», несокрушимой твердыни веры. Вот по этой славе и бить надо. Бить словом. Информационная война, как сказали бы там, у меня дома, в двадцать первом веке. Здесь это называлось проще — пустить худую молву.

Я подозвал Веславу. Верная моя лазутчица, доглядчица, красавица с глазами холодными и умом острым. Всегда подле, всегда начеку.

— Веслава, слушай внимательно. Дело наиважнейшее. Помнишь Льва Скилицу, посла того ромейского? Как он здесь сладкоречиво