Обезопасить южные рубежи. Подорвать византийское влияние в регионе, лишив их послушных исполнителей. К тому же, ослабленная Хазария была мне по зубам. Моя новая армия вполне могла с ними справиться.

Рядом, в причерноморских степях, кочевали и другие орды. Печенеги, остатки старых племен, возможно, кто-то еще в Крыму. Непредсказуемые, опасные соседи. Но и здесь ситуация была неоднозначной. Смерть хана Кури, которого я прикончил в Ростове, вызвала у них смуту. Старая знать, кормившаяся с византийской руки, боролась за власть с молодыми, дерзкими вождями, жаждавшими самостоятельности. И я уже сделал свой ход в этой игре, отправив Алешу с дарами и предложением союза к одному из таких молодых волков — хану Кучюку.

Решение выкристаллизовалось. Главный вектор усилий — юг и юго-восток. Цель номер один — разгромить хазар, вернуть Тмутаракань. Попутно — попытаться навести порядок в степи, заключив союз с одними кочевниками против других, тех, кто продался Византии. Это был рискованный план, но единственно верный в сложившихся обстоятельствах.

Я как раз обдумывал детали будущего похода, прикидывал, сколько сил понадобится, кого оставить наместниками в городах, когда в шатер буквально влетел запыханный гонец. Это был один из дружинников, сопровождавших Алешу в его опасной миссии к печенегам. Лицо воина было покрыто пылью, одежда изорвана, но глаза горели азартом.

— Княже! Вести от Алеши! Из степи!

Вот оно. От того, что скажет этот гонец, зависело очень многое.

— Говори! Быстро!

— Хан Кучюк… он… он согласен, княже! — выпалил гонец, с трудом переводя дух. — Принял дары твои! Слушал речи Алешины внимательно! Сказал, что враг у нас и правда общий — хазары проклятые да греки лживые, что знать его старую поддерживают! Готов ударить по ним вместе с тобой! Просит только подмоги обещанной — оружья да серебра — да долю справедливую в добыче будущей, когда хазар разобьем! Алеша там остался, как почетный гость, ждет твоего слова!

Я выдохнул. Получилось! Моя рискованная ставка сыграла! Союз с Кучюком — это тактический успех. Я не хотел уподобляться предателям и дружить с этими кочевниками, но у меня была идея, как ассимилировать их в свое государство.

Путь на Тмутаракань становился гораздо короче. Война на юге приобретала совершенно иной оборот.

Глава 20

Первый раунд, похоже, за мной. Весть о том, что печенежский выскочка Кучюк принял мои дары и готов грызть хазар вместе со мной, пришла как нельзя вовремя. Это не то чтобы дружба до гроба, я иллюзий не строил — степняки всегда себе на уме, и сегодняшний союзник завтра легко может воткнуть нож в спину. Но тактически это был очень нужный успех. Получить временного союзника, да еще такого, который может ударить врагу в незащищенный тыл — это дорогого стоит. Нужно было ковать железо, пока горячо, и немедленно запускать следующую фазу моего «Большого южного похода».

— Всех ко мне! Немедленно! — рявкнул я первому попавшемуся дружиннику, маячившему у входа в мой наспех разбитый шатер. — Ратибора, Илью, Искру, Степана!

Пока гонец переводил дух, а мои ближайшие соратники спешили на зов, я прошелся по шатру, служившему мне и ставкой, и спальней. Под ногами хрустел утоптанный песок, смешанный с пеплом — Искоростень еще дымился неподалеку, напоминая о цене, которую пришлось заплатить за усмирение древлян.

Первым явился Ратибор. Следом, тяжело ступая, вошел Илья Муромец. Старый воевода (пусть и в чине десятника, но он все равно был мне нужен) выглядел уставшим — сказывались и раны, полученные в Искоростене, и непривычная для него муштра в «Кузнице Воинов», где он теперь наводил порядок железной рукой. Проскользнула Искра, наша главная лекарка. Замыкал процессию Степа.

— Садитесь, — махнул я рукой на грубо сколоченную скамью и расстеленные на земле шкуры. — Новости хорошие. Хан Кучюк согласен. Готов идти с нами на хазар.

На лицах отразилось сдержанное удовлетворение. Все понимали важность момента.

— Значит, пора отправлять обещанное, — прагматично заметил Ратибор. — Серебро, оружие… Охрана нужна крепкая. Степняки — народ переменчивый. Как бы наш караван не стал для них первой добычей.

— Охрану обеспечим, — отвекил Илья. — Отберу самых надежных ребят из старой дружины и новобранцев. Но сколько даем? И чего именно? Кучюк — волк молодой, голодный. Почует слабину — сядет на шею.

— Серебра — сколько обещали, ни больше, ни меньше, — отрезал я. — Ратибор, пересчитай казну, выдели необходимую сумму. Оружие — Степан, подготовь десяток твоих самострелов, но не самых новых образцов, и запас болтов к ним. Плюс мечи, топоры, наконечники для копий — стандартный набор. Пусть видят нашу щедрость, но и понимают, что лучшие игрушки мы пока держим при себе.

— А риски? — вставила Искра своим тихим голосом. — Доверять печенегам… Они же вчера еще под Курей ходили, с нами воевали. Не получится так, что они возьмут наше серебро, а потом ударят нам же в спину, договорившись с хазарами или, хуже того, с греками?

— Риски есть всегда, — пожал я плечами. — Но сидеть и бояться — еще хуже. Кучюк борется за власть в степи. Ему нужна победа над хазарами и старой знатью, которую греки поддерживают. Наши интересы тут совпадают. Надолго ли — другой вопрос. Но сейчас нам этот союз выгоден. Ратибор, твои люди должны будут не только сопроводить караван, но и присмотреть за Кучюком. Нужна информация, что там у них в степи на самом деле творится.

Мы как раз начали обсуждать детали маршрута и состав охраны, как полог шатра откинулся, и внутрь, опираясь на крепкую палку и поддерживаемый под руку дюжим дружинником, шагнул Добрыня.

Я не видел его несколько дней, с тех пор как поручил Искре заняться его лечением всерьез. Зрелище было тяжелое. Лицо представляло собой страшную маску из рубцов и шрамов. Левый глаз затянут бельмом, правый, единственный видящий, смотрел напряженно, с затаенной болью. Но он стоял на ногах. Двигался сам. И это уже было победой.

— Княже… — голос Добрыни прозвучал сдавленно, больше похож на хриплый шепот. Говорить ему все еще было трудно, но он говорил! Не мычал, не стонал, а складывал слова. Искра не зря свой хлеб ела, да и организм у богатыря оказался покрепче любого кремня. — Разреши… слово молвить.

В шатре повисла тишина. Все смотрели на моего верного тысяцкого, на живое свидетельство древлянской жестокости и византийского коварства.

— Говори, Добрыня, — мягко сказал