сказано? Передать технологии, а не назначать какие-то там интервью виталиканским иноагентам! А вы без ведома Партии что устроили? Нет, не молчите! Я вас спрашиваю?

— В городе новый шериф. Не слышали? — сбил я его с мысли.

— Мэлс Игоревич, вы что, меня за идиота держите? Какой ещё, к чёрту, шериф?

— Тот, который поставит вас на место и объяснит, почему Часовые не подчиняются решениям ЦК Партии.

— Это что, бунт? Сумрак, вы что, затеяли мятеж против…

— Мой неуважаемый друг, — в пику ему спокойно и размеренно прошелестел я. — Напомню, что Часовые не подчиняются Партии. Ни приказом, ни ультиматумом. Часовые вынесены в отдельное подразделение, чтобы бороться с нацпредателями, а не выполнять их команды. Поэтому последний шанс для вас: до шести часов вечера сегодняшнего дня обеспечить полное и безоговорочное снабжение Часовых вычислительными мощностями и финансированием. Выполнение этих требований — ваша единственная возможность остаться на посту главы ЦК партии. Иначе…

— Значит, это всё-таки бунт! Я так и знал! — попытался было истерить Барагозин.

Но я слишком устал от общения, чтобы слушать его очередные ультиматумы.

— Михаил Сергеевич, как я уже сказал, вы слишком заигрались в свой космос. Даже десятикратно приумноженных ресурсов Часовых не хватит на то, чтобы вы реализовали свои детские амбиции и высадили человека куда-то дальше, чем Марс. На освоение которого, я напомню, у всего СССР ушло сорок лет и целая прорва ресурсов. Напомню, что США оказались более подкованными в математике и не стали пытаться развивать колонию на Красной планете. Освоение человеком планет за периметром Солнечной системы — это утопия! И если ради своей детской мечты вы готовы пожертвовать всем институтом Часовых, то не сомневайтесь — мы дадим отпор.

Вместо ответа в трубке по-прежнему раздавалось злое сопение.

— Позвольте напомнить о моём ультиматуме: если до восемнадцати часов по московскому времени финансирование и вычислительные ресурсы Часовых не будут восстановлены в полном объеме, завтра за вами приедут сотрудники Лубянки, на которых вы полагаетесь, как на свою личную гвардию. У вас осталось чуть больше четырех часов, Михаил Сергеевич. Не потратьте это время напрасно.

А хорошо, чёрт возьми, завернул! Внушительно! Но ответом на мой эпический спич в духе «казаки пишут письмо турецкому султану» оказались телефонные гудки. Вот ведь невоспитанный, даже брошенную в лицо перчатку не изволил поднять!

— А не крутовато ли? — с лёгким бабушкиным переживанием спросила Клавдия Леонтьевна.

Нейробабушка всех Часовых ещё при жизни недолюбливала Партию, но то, как я обострил ситуацию, напугало даже её.

— В самый раз, — сложив пальцы домиком, ответил я.

— И что теперь будет? — мягко, но в тоже время поучительно ответила Клавдия Леонтьевна. — Теперь, когда ты в открытую выступил против Партии, сначала тебя, а затем и всех Часовых сначала объявят мятежником, а затем… — продолжала причитать она.

— Клавдия Леонтьевна, а вам не надоело постоянно экономить вычислительные мощности? Часовые давно находятся в войне с Партией, просто эта война ещё не объявлена. Мы справимся.

— Мэлс, ты всегда был особенным мальчиком, — уже совсем по-другому, лишь с лёгким переживанием в голосе, произнесла нейрокомендант. — Надеюсь, ты как всегда знаешь, что делаешь.

— Знаю, Клавдия Леонтьевна, — захрустел я пальцами. — Знаю.

Не то чтобы это было прямо необходимо, скорее, привычка. Жребий брошен, маски сорваны. Пусть пока ещё политическая, но война объявлена. И мне, как Первому Часовому, неплохо бы к этой войне подготовиться.

— Клавдия Леонтьевна, если не затруднит, можно подать к входу какую-нибудь машинку? Мне на пару часов нужно съездить домой.

— Сейчас сделаю, — немного растерянно, но не атакуя глупыми вопросами вроде «зачем» и «почему», ответила нейрокомендант.

Однако я ещё не закончил нарезать задачи.

— А тебе, пока я отсутствую, будет персональное задание.

— Какое?

— У тебя же есть выход в общемировую сеть?

— Ну разумеется. Протокол «железный занавес» на Часовых не распространяется, — и уже с готовностью произнесла: — Что от меня нужно?

— Необходимо найти на Западе открытые аукционы, зарегистрироваться на них под официальным именем «Часовые» и, когда я приеду, выставить на торги пару лотов.

— Сумрак! Ты что задумал? — теперь в её голосе звучал откровенный испуг и абсолютное непонимание.

— Официально? Решил продать несколько своих безделушек, чтобы заработать для Часовых немного денег и вычислительных мощностей.

Но Клавдия Леонтьевна сразу почувствовала в моих словах скрытый смысл.

— А неофициально?

— А неофициально: приготовься, мы будем бить больно!

Некоторое время спустя…

Я быстро добрался до дома на Котельнической набережной, и тут же обратно, чтобы выполнить своё обещание и доставить наградные часы Сумрака.

Да, я взял всего три коробочки, которые на первый взгляд показались мне самыми дорогими. Они были украшены золотом и бриллиантами, а на задней крышке была выгравирована надпись. Думаю, настоящий Сумрак понял бы меня, ведь я взял их не для себя, а для благого дела. К тому же, в личной коллекции прежнего Сумрака было под сотню часов, так что я выбирал те, которые, как говорится, подходили под цвет носков. Хотя это не имеет значения.

Предыдущий Сумрак погиб, и теперь я его преемник. А значит, и распоряжаться доставшимся по наследству я имею полное право. А именно, как последний алкаш, закладываю, можно сказать, семейные реликвии ради презренных благ — финансов и вычислительных мощностей.

Признаюсь, когда я искал в квартире что-то ценное, что можно было бы выгодно продать, я не раз ловил себя на мысли, что сама квартира Сумрака, которая по сути является целым этажом в сталинской высотке, по ценам Земли 505-й сейчас могла бы составить бюджет Венгрии!

Вот только её не продать никак. Жильё-то в Советском Союзе муниципальное.

Впрочем, я опять не о том.

— Надеюсь, это, наконец, всё? — отодвигая от себя кипу уже подписанных листов, взмолился я.

Несмотря на стезю писателя, я всегда терпеть ненавидел эту бюрократическую работу. Но Клавдия Леонтьевна была неумолима.

— Осталось ещё три сертификата подлинности на часы. И можно будет отправлять, — выплюнув из принтера ещё несколько страниц, с недовольством ответила нейробабушка.

— Что такое? — чувствуя лёгкую недосказанность, спросил я.

— Неправильно, что ты продаёшь пусть и личные, но исторические вещи. Да ещё и за бугор! Неправильно это. А вдруг они не просто попадут в чью-то коллекцию, а, не дай бог, уйдут на переплавку?

— Да и пусть! — с лёгкостью