Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних просмотр данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕН! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту pbn.book@gmail.com для удаления материала

<< Назад к книге

Книга "О русской словесности. От Александра Пушкина до Юза Алешковского - Ольга Александровна Седакова", стр. 100


неволей, унижением, болезнями, голодом, нищетой, бездомностью, одиночеством. Оставили поэтом, чьи стихи и по смерти автора многие годы оставались известными только самому узкому кругу знакомых[267]. Между первой книгой Анны Барковой («Женщина», 1922) и книгой, с которой она посмертно вернулась в русскую литературу («…Вечно не та», 2002[268]), – расстояние в 80 лет!

Судьба Анны Барковой удивительна еще потому, что в ее случае речь идет не о человеке «классово чуждом» (как в случае Анны Ахматовой или Бориса Пастернака), человеке «неправильного» (то есть не рабоче-крестьянского) происхождения или другой, «не революционной» идеологии, «буржуазной» культуры и эстетики. Баркова вышла из социальных низов, из провинциального рабочего города: из того слоя русского народа, который считался бродильной средой революции, опорой новой власти, главным действующим лицом новой истории. Но дело не только в обстоятельствах рождения. У Анны Барковой изначально не было идейных разногласий с новым миром. Наоборот: она была в авангарде этого движения. Пролетарская поэзия стала ее позицией, личным выбором. С первых юношеских стихов она заявила о себе как о «новом» поэте, «новой женщине» (ее называли «Жанной д’Арк русской революции» и «красной Анной»), страстном богоборце, принимающем революционную доктрину всем сердцем, которое не остановится ни перед чем ради… Ради чего? Вот этого мы не можем сказать, потому что этого не говорит и сама юная Баркова.

Мы во имя шлем на плаху друга,

Истребляем дом свой и семью.

Во имя кого? Чего? Пустота «имени», которому приносятся такие жертвы, поражает. Мы можем только предположить: во имя того, чтобы быть вместе «со всеми»[269]. И в этом первый свидетельский акт Барковой: она изнутри этого мировоззрения открыто говорит о том, чего идеология никогда не высказывала: о пустоте той цели, которой она оправдывает и освящает любую жестокость. Картин «светлого будущего», ради которого все это якобы делается («Я знаю, город будет!»), в стихах ранней Барковой мы не увидим. Похожим образом «изнутри» преломляется мир «красного человека» у Андрея Платонова. Пролетарское для Барковой – бунтарское, беспощадное, гибельное, страстное и страдающее: это огонь, вселенский пожар, уничтожающий прошлое вместе со всеми его ценностями: гуманистическими, христианскими, «европейскими». Это «новый Новый Завет» на месте «Ветхого Завета любви»: завет «святой ненависти». Так в юной Барковой продолжается «азиатская» и «гибельная» тема Александра Блока:

Мы на горе всем буржуям

Мировой пожар раздуем.

Мировой пожар в крови…

Но если в «Двенадцати» звучат голоса улицы, Баркова говорит все это от своего, первого лица. Она добавляет и то, чего не сказал Блок. Женщина этого «нового Нового Завета» – не мать, не жена, не возлюбленная. Если мать – то такая:

Я мать, я мать несметных человечеств.

Если возлюбленная – то такая:

Человечество – это мой возлюбленный,

Сужденный ныне мне на века.

Тобой не буду я приголублена,

Одного из отдельных рука.

Она – само воплощение этого бунта, этого «мирового пожара».

Такая поэтесса была нужна, она пришла на приготовленное место. Сила ее письма была оценена. К ее первой книге (автору был 21 год), предисловие пишет сам А. В. Луначарский. Баркову приглашают работать в Кремль; перед ней, казалось бы, открываются огромные возможности. Но это блистательное начало быстро и непоправимо рушится. Анна Баркова обнаруживает свою полную несовместимость и с благоволящим к ней либеральным наркомом просвещения – и со всем официальным миром. Начинаются годы изгойства и скитаний – и огромного внутреннего труда. Баркова вскоре ясно сознает, что происходит в стране на самом деле – и не боится назвать это своим именем: «чертова обедня».

За чертовой обеднею,

В адском кругу

Жалкую, последнюю

Берегу.

‹…›

Я не ожидаю благих вестей,

Все убито, искалечено;

Храню тебя, истерзанную до костей

Кнутами мастера дел заплечных.

В стихах 1930 года Баркова уже решительно не с теми, кто совершает эту черную мессу, – она с их жертвами. Эти стихи написаны еще до ее реального опыта ГУЛАГа.

«Мученицей ума» назвал Анну Баркову в юности ее товарищ по пролетарской поэзии. Природный ум, проницательный, беспощадный, совершенно самостоятельный, – вот что, прежде всего, разделило Баркову с официальной идеологией. И, конечно, ее непобедимая страсть к прямоте и свободе.

Я думаю, что нужно здесь не забывать и такого обстоятельства: Анна Баркова училась в ивановской классической гимназии, то есть проходила школу высокого гуманитарного уровня. Девочки ее среды обычно такого образования не получали; то, что ее приняли в частную гимназию, было подарком судьбы и одним из проявлений демократического духа начала века в России. Этот подарок, впрочем, нес в себе страдание: с детства Анна была обречена на одиночество среди своих одноклассниц. До конца жизни Баркова не перестала чувствовать себя «азиаткой», которая «сроднилась с европейцами»:

Все сгорит, все пеплом поразвеется.

Отчего ж так больно мне дышать?

Крепко ты сроднилась с европейцами,

Темная татарская душа.

Классическая школа – школа «европейства» – сделала ее внутреннюю жизнь богаче и организованнее, чем мы встречаем у «обычного» пролетарского писателя. Мы не можем представить его сочувственным читателем Кафки, как это было с Барковой. Прекрасное общегуманитарное образование и ранняя страсть к чтению дают себя знать в самых ранних стихах. Язык Барковой – не язык «поэта из народа», ивановского или столичного, это богатый язык современной ей высокой поэзии. Особенно отчетливы в нем ноты символистской поэтики, образы и темы Серебряного века (Александра Блока, прежде всего) и через него – французских «проклятых поэтов». Баркова была слишком хорошо подготовлена умственно и культурно, чтобы принимать на веру дешевую пропаганду «для народа». В книге Катрин Бремо мы видим хронику ее чтений и предпочтений.

И главное в этом роковом разрыве с режимом: Баркова не собиралась щадить себя. Она не только была готова к мучению: она хотела его, она чувствовала в этом свое призвание. Она назвала свою душу «ночной» и «достоевской». Сильная, одинокая душа, с детства тоскующая по необычайному, великому, переживающая мистический опыт (стихи о видении Христа, Жениха, покидающего храм) – и жаждущая страдания. Такому человеку было бы нелегко в любом обществе и в любой исторический момент. Но в «прекрасном новом мире» такого человека просто и категорически не должно существовать. Остаться лояльным гражданином этого государства он мог, только отказавшись от своего дара, призвания, ума, силы чувства, самостоятельности, незаурядности.

Читать книгу "О русской словесности. От Александра Пушкина до Юза Алешковского - Ольга Александровна Седакова" - Ольга Александровна Седакова бесплатно


0
0
Оцени книгу:
0 0
Комментарии
Минимальная длина комментария - 7 знаков.


Knigi-Online.org » Разная литература » О русской словесности. От Александра Пушкина до Юза Алешковского - Ольга Александровна Седакова
Внимание