знаю человека, который уверяет, что он часто испытывал неимоверные муки. Они длились недолго, но были такими сильными, воистину адскими, что об этом не может рассказать никакой язык, и описать этого не в состоянии никакое перо, и поверить в это не может ни один человек, разве только он не переживал подобного <…> кому выпадет испытать подобное, низвергается в преисподнюю, его кости как бы превращаются в пепел. В этот момент является страшный в своем гневе Бог <…> Некуда убежать, нигде — ни внутри, ни вовне не найти утешения. Все обвиняет вас <…> В такие страшные моменты душа не в состоянии представить себе, что она когда-нибудь будет спасена. Она ощущает только одно — нескончаемые муки. Они вечны, душа понимает это и не считает их преходящими. Ей не остается ничего другого, как только лишь вопиять о помощи и издавать воздыхания ужаса, потому что неизвестно, где искать спасение. Тогда душа растянута на кресте вместе с распятым Христом, так что можно пересчитать все ее ребра. Нет в ней уголка, который не был бы исполнен смертельной горечи, ужаса, страха, печали — и кажется, что все это будет длиться вечно»[123]. Соединяясь с Христом, с Сыном Божьим, мы оказываемся причастны Богу и, тем самым, спасены. Но это спасение sub contrario, под видом противоположного. Спасен, согласно ранней теологии Лютера, только тот, кто искренне страдает от того, что считает себя проклятым и обреченным аду[124].

Это сложная, элитарная и еще вполне монашеская теология. Именно исходя из нее, Лютер и выступает против продажи индульгенций, ведь они дают пусть и призрачные, но утешения, некую видимость гарантий в отношениях с Богом, в то время как верующего надо, наоборот, подталкивать к бесконечному сокрушению и самообвинению, которое и является истинным покаянием. Первый тезис из 95-ти я уже приводил, приведу заключительные два: «Следует увещевать христиан, чтобы они стремились унаследовать от своего главы Христа страдания, смерть и ад. И следует более доверять тому, что в Царство небесное можно войти после многих испытаний, чем обнадеживанию, что нет никакой опасности»[125]. Главное, что принес Христос — это «страдания, смерть и ад», через которые и только через которые мы обретаем спасение. А прохождение через них, в том числе и через адские мучения в экзистенциальном смысле, — это и есть покаяние.

Следует отметить, что подобные богословские настроения вновь всплывают в начале XX века в связи с движением «Лютеровского ренессанса»[126], вдохновленного берлинским профессором истории церкви Карлом Холлем[127]. В своей статье «Что Лютер понимал под религией?» он, например, так — с глубоким пониманием и симпатией — описывал опыт раннего Лютера: «Такое Лютер мог постичь только на личном опыте. Должно было быть мгновение, когда среди его мучений его пронизало ощущение, что Бог ищет его и привлекает к себе именно через эти страдания. Эта мысль и стала его спасением»[128].

Однако в ходе развернувшейся дискуссии, очевидно, в 1518 г. в мышлении Лютера совершается новый переворот, в ходе которого он и формулирует те воззрения, которые становятся основой лютеранского вероисповедания и которые уже отчасти намечены в приведенных выше словах Карла Холля. Этот переворот в обширной переписке реформатора маркирован сменой его изначального имени Лудер на «Лютер». Дело в том, что имя «Лютер» является соединением его имени с греческим словом «Элеутериос», которое означает «освобожденный» и которым он начинает теперь подписывать свои письма[129].

Очень кратко, новые воззрения Лютера таковы: он по-прежнему убежден, что человек — это обреченный на ад грешник, уже хотя бы потому, что не способен любить Бога. Однако Бог сам любит и спасает человека, без всякого его участия. Христос умер за людей. Его смерть искупила все человеческие грехи, и теперь они не могут быть вменены верующему в дарованное ему спасение.

Ключевой текст Лютера, проясняющий его новую позицию, — это знаменитая работа «О свободе христианина». Лютер пишет: «Таким образом, обетования Божьи дают то, что заповеди Божьи требуют, они исполняют то, что закон предписывает, чтобы все сущее могло быть только Божьим, — как заповеди, так и исполнение заповедей. Он один заповедует, и Он один исполняет. Таким образом, обетования Божьи принадлежат Новому Завету. В самом деле, они являются Новым Заветом. Поскольку эти обетования Божьи являются святыми, истинными, праведными, свободными и мирными словами, наполненными добродетелью, душа, которая примкнет к ним с твердой верой, будет столь близко слита и поглощена ими, что она не только разделит с ними всю их силу, но они просто насытят и опьянят ее. Если прикосновение Христа целительно, то насколько же это нежное духовное прикосновение, это всепоглощение Слова будет сообщать душе все, что принадлежит Слову. Вот каким образом только через веру и без дел душа оправдывается Словом Божьим, освящается, делается истинной, спокойной и свободной, исполняется всеми благословениями и воистину делается чадом Божьим»[130].

Однако обратим внимание на то, что речь идет лишь об обещании Бога, promissio, о фактически ничем не подтверждаемом на практике слове. Среди множества утверждений Библии, среди множества заповедей и требований, угроз и увещеваний, в ней есть и эти слова. И вот мы буквально хватаемся, цепляемся за них. Мы как бы «ловим Бога на слове». Придя на его суд, мы будем ссылаться не на наши добрые дела и духовные совершенства, не на глубину своего покаяния или степень своей веры, а только на это услышанное нами обещание Бога. Мы верим ему вопреки всему: вопреки знанию о собственной греховности; вопреки миру, где царит закон воздаяния; даже вопреки множеству библейских заповедей, сопряженных с угрозами наказания за их невыполнение. Мы полагаемся только на это сказанное нам извне слово обещания — verbum externum[131]. Наше спасение и вечная жизнь даются только и исключительно извне нас, extra nos — в обетовании Бога, в Его Слове. Именно поэтому лютеранскую церковь именуют «церковью Слова»[132]. Крупнейший исследователь лютеровского богословия Освальд Байер справедливо утверждает: «Убежденность веры основывается на устности и публичности спасительного слова, отличного от слова осуждения. Согласно Посланию к Римлянам (4: 7), вера была неуверенной, поскольку promissio оставалось для нее целиком непостижимым. Теперь же она надежно утверждается на взаимном обетовании прощения»[133].

Если раньше наша единственная надежда, согласно Лютеру, строилась лишь на крайней степени самообвинения, теперь она базируется на, так сказать, «голом» обещании Бога спасти всех ради Иисуса Христа. А вера — это не некое духовное качество, а упование — упование вопреки всему — на