Солдат из окна протянул нам буханку свежеиспечённого чёрного хлеба. В те времена буханки хлеба были в два раза больше по размеру, чем нынешние. Разломив, мы поделили хлеб между собой. Ой, какой это был вкусный хлеб!

Сестра Татьяна в возрасте одного года. 1950 год

Соседство со Ступиными принесло в мою жизнь не только массу интересных впечатлений, но и несчастье на мою голову. В прямом смысле. Старшая из ступинских девочек заинтересовалась дохлой кошкой. Потрогала её и заразилась стригущим лишаем. Заболело четверо из ступинских детей. Я была пятой. Ступиных отправили лечиться в кожный диспансер в Мурманск. Они пропустили несколько месяцев учёбы и остались на второй год. Мои родители решили не отправлять меня в Мурманск, а лечить дома. В школу я не ходила, и почти весь третий класс училась дома. Два раза в неделю приходила домой к Анне Николаевне. Она расстилала на столе газету, на которую я клала тетрадки и учебники, и, стараясь меня не касаться, занималась со мной. Думаю, после моего ухода газету она сжигала, что, безусловно, было правильно.

То, как в то время лечили эту болезнь, стоит отдельного рассказа. Сначала мама повезла меня в Мурманск, в городскую больницу. Там, в рентгеновском кабинете, положив мою голову на клеёнчатую подушку и приблизив рентгеновский аппарат к голове, облучали в течение пятнадцати минут сначала одну сторону головы, потом другую. За несколько последующих дней я облысела. Остались волосы только на границе волосяного покрова: на лбу, висках, за ушами, на шее. Их тоже надо было удалить. Я приходила в поликлинику, медсестра клала себе на колени полотенце, на него – мою голову и пинцетом выщипывала остатки волос. После процедур полотенце было мокрым от моих слёз. Но дальше было ещё больнее. Когда все волосы удалили, приступили к удалению больной кожи. Её сжигали 10-процентной настойкой йода. Кожа сморщивалась, потом слезала ошмётками, на её месте образовывалась новая нежная розовая кожица, которую снова смазывали той же настойкой. Бабушка, смазывая мне голову, дула на неё, чтобы как-то облегчить мои мучения, но это слабо помогало. Таким способом с моей головы трижды спустили кожу. Голова была голой и блестящей, как биллиардный шар, когда через какое-то время мне разрешили посещать школу. Я повязывала голову белой косынкой, но нашлись затейники, у которых вошло в привычку неожиданно подскочить ко мне на перемене сзади, содрать косынку и, смеясь и издеваясь, скакать вокруг меня, рыдающей от унижения.

Вернулись из Мурманска после лечения Ступины, уже с волосами на голове. Подозреваю, что их лечили не с таким фанатизмом, как меня. Я уже не надеялась, что у меня когда-нибудь снова вырастут волосы! Прошло несколько месяцев, прежде чем на моей голове появился первый лёгкий светлый пушок. В четвёртый класс я пошла уже с короткими волосами. После болезни цвет и структура волос изменились. До болезни у меня были густые прямые жёсткие соломенного цвета волосы. После болезни стали расти мягкие, слегка вьющиеся тонкие волосы светло-пепельного цвета. Со всей головы их набиралось столько, сколько до болезни – с одной челки. Много лет спустя, живя и учась в Москве, в одно из посещений Ленинской библиотеки, где готовилась к сессии в институте, я зашла в буфет перекусить. За мой столик подсел молодой человек. Взглянув на него, я внутренне ужаснулась. Его тёмную, стриженную под машинку голову покрывали белые плешины. Местами они сливались, образуя широкие белые полосы. Он волей-неволей привлекал внимание окружающих. Чувствовалось, это его раздражало, у него был очень злой взгляд. Я старалась на него не смотреть, поняла, что он переболел стригущим лишаем и, видимо, не лечился. В тот момент я впервые благодарила судьбу за пусть варварское, но лечение, в полной мере осознав, насколько не напрасными были перенесённые в далёком детстве физические и моральные страдания.

Вскоре наша семья переехала жить в новый дом, на другой конец Советской улицы. У Ступиных я почти не бывала, иногда сталкивалась с кем-нибудь из них в городе. Однажды, мне уже было лет четырнадцать-пятнадцать, в магазине встретила Володю, которого давно не видела. Он к тому времени отслужил в армии, работал водителем. И Володька, от которого во времена нашего соседства мне частенько доставалось, поскольку я не была самой проворной, вдруг засмущался, стал называть меня на «вы», чем удивил несказанно. Мы поболтали. Он казался вполне довольным жизнью, а через несколько месяцев покончил жизнь самоубийством. Повесился! Как говорили, безо всяких видимых причин. Ему и лет-то было двадцать с небольшим!

После болезни с новыми волосами. 1953 год

Новый дом. Новые соседи

Дом, в который мы переехали, был выстроен для районного начальства. Оно всё с семьями в нём и поместилось: секретарь райкома, председатель райисполкома (мой отец), начальник милиции, заведующий сберкассой и др. Каждая семья получила по комнате. Мы на четверых получили комнату размером в 18 квадратных метров. Дом был бревенчатый, двухэтажный, с двумя подъездами. В каждом из них было по четыре трёхкомнатных квартиры. В квартире была кухня с печкой, ванная комната и туалет. По субботам даже бывала горячая вода. Это был уже не барак! По углам дома и в его центре, между подъездами, были балконы с изогнутыми балясинами, которые придавали дому нарядный вид. Я снова увидела этот дом много-много лет спустя. Балконы спилили, дом оштукатурили. Он стал скучным и некрасивым.

В нашей трёхкомнатной квартире жила наша семья и семьи заместителей отца по работе. Пятнадцатиметровую комнату занимала семья Гришко: Антонина (зам отца), её муж – Иван, бывший сверхсрочник, красивый украинец, намного моложе жены, и мать Антонины. У Антонины было два сына: Витя десяти лет, про отца которого никто ничего не знал, и родившийся вскоре Вова. Их домашнее хозяйство вела мать Антонины – худая согбенная бабка из архангельских поморов. Её муж, рыбак, молодым погиб в море. Я не знала её имени. В квартире она значилась под именем бабки Тютериной (Тютерина – девичья фамилия Антонины). Она была неулыбчивой, с длинными узловатыми натруженными руками, всегда озабоченная делами и внуками, никогда не сидевшая праздной. До Полярного они жили в Мурманске. Там,