14. Из предыстории 20 июля 1944 года

Было бы благословением, если бы немецкий народ нашел в себе самом силы свергнуть гитлеровское иго. Но каждый, кто жил в Третьем рейхе, знает, что с чисто физической точки зрения было невозможно организовать всенародное движение. «Только война избавит нас об этой компании», – услышал я как-то раз от одного из тех, кто сперва поддался соблазну, но быстро разочаровался. Все зависело от позиции рейхсвера. Он внес свой вклад в захват Гитлером власти. Однако не могла ли иллюзия относительно национальной ценности гитлеровского движения у самых лучших и зрелых элементов армии уступить место осознанию его вредоносного характера? И не стало бы это осознание однажды руководством к действию? Так выглядела смутная надежда на будущее, которой тайно обменивались многие патриоты. От рейхсвера ждали чего-то масштабного, не менее чем военного путча, чего-то неслыханного в традиции прусско-германского войска. Но неслыханным являлось и положение, созданное в стране Гитлером и его партией. Нами правила шайка преступников, сложилось чрезвычайное положение. В таких ситуациях по разные стороны баррикад могут оказаться люди, одинаково уверенные, что по-прежнему стоят на почве строгих нравов. От одного совесть требовала осудить любое нарушение присяги, данной однажды Гитлеру, другой видел высокий нравственный долг в том, чтобы ее нарушить, освободить Отчизну от своры преступников и предотвратить новые невообразимые несчастья. Этическая проблема, поставленная Шиллером в «Вильгельме Телле», вновь стала актуальной.

Насколько я знаю, первым, кто стал искать ответ на этот вопрос, стал генерал-полковник фон Фрич, вынужденный в начале 1938 года уйти в отставку с поста командующего сухопутными войсками при таких обстоятельствах, которые, вероятно, могли бы побудить его восстать против Гитлера[124]. Он воздержался. Однако вскоре, когда Гитлер принес новое несчастье, общавшийся с Фричем Гренер по секрету сказал мне (этот секрет можно теперь раскрыть для истории): «Он сожалеет, что не стал действовать». После начала Польской кампании Фрич принял в ней участие добровольцем, не получив командного поста, и пал под огнем противника у стен Варшавы. Такова наиболее вероятная из циркулирующих версий его гибели – конец солдата с разбитым сердцем.

Настала ледяная зима 1941/42 года, грозившая нам повторением событий 1812 года в России. И вновь у всех думающих людей возникал на устах вопрос: почему генералы бездействуют? Почему они не исправят свой грех потакания гитлеровскому движению? Почему не свергнут опасного для всех человека? В конце 1941 года я узнал, что в реальности имелись генералы, осознававшие, что лишь поступок, с формальной стороны являвшийся преступлением, заслуживающим смертной казни, сможет спасти Германию от дальнейшего соскальзывания в пропасть. Прежний шеф генерального штаба, генерал-полковник в отставке Бек, считавшийся самой светлой головой в армии, сказал в те дни моему доверенному лицу: «Этот гордиев узел может быть разрублен единственным ударом меча. Однако решивший нанести этот удар должен знать огромную машину немецкой армии и уметь ею управлять». Акция 20 июля 1944 года, связанная с именами Бека и Герделера[125], готовилась, таким образом, уже в это время. Моим доверенным лицом являлся гауптман в ОКВ[126] Герман Кайзер, прежде бывший историком[127]. Он часто навещал меня; пламенный идеалист, глубоко религиозная натура, воспринимавший гитлеризм как прегрешение против Господа. Вместе с Беком и Герделером он энергично работал над подготовкой восстания против Гитлера в самом сердце вермахта. Однако его первым визитом я был обязан чисто историческому, хотя и весьма симптоматичному вопросу. Он изучал политические тайные общества эпохи Освободительных войн, и мы говорили о «Немецком союзе» 1812–1813 годов, в который входили Эйхгорн и Фризен[128]. Он был разбит на ячейки по три-четыре единомышленника в каждой, и лишь один из них знал что-нибудь о ближайшей ячейке и доверенном лице. Я заметил, куда он клонит, и он рассказал мне о планах Бека и Герделера; первого он называл кодовым именем «Железный человек», второго – «Нож». Однажды он с удовлетворением сказал: «Можно считать, что „Немецкий союз“ есть и у нас». Герделер говорил, что может рассчитывать на тысячи человек, которые в случае успеха главного удара окажут ему помощь во всем.

Беседы с Кайзером принадлежали к числу наиболее воодушевляющих в моей жизни. Ему было достаточно того, что я соглашался с ним в главном. О деталях подготовки я знал лишь немногое и не был заранее извещен о событиях 20 июля. Однако с помощью Кайзера я начал общаться и обмениваться мыслями с Беком; так состоялось мое знакомство с одним из высших офицеров – к сожалению, не слишком многочисленных, – достойных считаться истинными наследниками Шарнхорста. Они были не просто дисциплинированными и энергичными солдатами, но высокообразованными и дальновидными патриотами.

В основе планов Бека и Герделера лежало совершенно правильное политическое соображение. Поражение Германии в борьбе с противниками, обладавшими сильной волей и большим потенциалом, являлось лишь вопросом времени – как минимум с момента Сталинградской катастрофы и высадки американцев в Африке. Продолжение гитлеровского правления могло лишь продлить агонию Германии, и с гитлеровским правительством противник ни в коем случае не стал бы вступать в переговоры. Таким образом, в будущем следовало ожидать лишь безграничных бед. Но если бы на сцену выступило новое правительство, открытое для переговоров, можно было бы с опорой на уже неспособную победить, но еще боеготовую и внушающую уважение армию достичь более благоприятных условий мира, чем истекая кровью при Гитлере.

Разумеется, имелись и противоположные соображения. Вне всякого сомнения, успех переворота породил бы новую легенду об ударе кинжалом, дикие крики нацистов о том, что измена лишила нас конечной победы – ведь миф о победе они умудрялись распространять даже за считанные недели до катастрофического финала. Однако поставивший себе задачу спасти Германию от величайшей катастрофы в ее истории имел бы достаточно моральных сил, чтобы снести поношения, вызванные второй легендой об ударе кинжалом. Этого мужества хватало и Беку, и его соратникам.

Более серьезным выглядело другое возражение. Разве можно было с уверенностью рассчитывать на то, что после свержения Гитлера армия последует за генеральской фрондой? Что не поднимутся против нее другие генералы, которые на глазах у противника разожгут гражданскую войну на фронте и в тылу? Нацификация армии продвинулась уже достаточно далеко, когда началась война. Не только от генералов, но и от молодых лейтенантов зависело многое: поймут ли они истинное положение Германии и станут ли повиноваться новому правительству? Из-за этого политически незрелого, направленного в совершенно ложную сторону офицерского поколения могла с