собой. Пес, дуралей, от страха удрал, спрятался под крыльцом общественной бани, это которая дальше по улице. Глубоко залез, не услышал. После вернулся, выл, только поздно было.

— Что ж они, а? — жаловался Шарик. — Могли бы подождать…

Кутный вздыхал, сочувствовал.

— Я же тут, рядышком. Я вылез, а их нету…

Нету, кивал Кутный. Беда.

Так и остались вдвоем. Пока эти не приехали, новые.

Одинаковые, в зеленом с пятнами.

* * *

— Полковничий дом, — сказал Бешеный. — Хоромы.

— Полковник уже за рекой, — Сержант бросил окурок под ноги, на мощеную бежевой плиткой дорожку. — Смылся. Мы тут тоже ненадолго.

— День? — предположил Очкарик. — Два?

— Два-три, не больше.

— Полковничий дом, — повторил Бешеный. — Богатый.

Ненависть клокотала в его горле. Кислая, бесцельная, как изжога. Спроси кто Бешеного — кого ты ненавидишь? За что?! — и он затруднился бы ответить.

Всех, должно быть. За всё.

— Транспорт поставь в гараж, — распорядился Сержант, глядя на Очкарика. — Выполнять!

Очкарик побледнел.

— Не умею, — выдавил он.

— Чего не умеешь? Выполнять?

— Машину водить. И прав нет.

— А обязанности? — когда Сержант хотел, голос его превращался в яд. — Обязанности у тебя есть?

— И гараж заперт, — булькнул Очкарик. — Замóк висит.

— Замок? — Бешеный перехватил автомат поудобнее. — Идем, придурок. Покажешь мне твой замок. У меня и права есть, если что. Не благодари, я сегодня мать-тереза.

Спрашивать разрешения у Сержанта он не стал.

— Эй! — гаркнул Сержант, отворачиваясь к Сидельцу, пристроившемуся на краю клумбы, огороженной декоративным кирпичом. — Ты, арестант! Ты какого там ссышь?

Ссориться с Бешеным, да еще по такому пустяковому поводу, Сержанту не хотелось. Ему вообще не хотелось ссориться с Бешеным, ни по какому поводу. Во всяком случае, сейчас. Хочешь, не хочешь — то, что они однажды поссорятся, Сержант понимал ясней ясного, и хотел сам выбрать время для ссоры. Это очень важно — правильно выбрать время для ссоры.

Время и место.

— В дом не мог зайти? В унитаз поссать, как человек?! Свиблов, итить твою! Оглох? Я к кому обращаюсь?!

Придерживая левой рукой спущенные штаны, Сиделец через плечо глянул на Сержанта. Мочиться под розовый куст он не перестал. Тощий, седой, взъерошенный, он был похож на старую птицу.

— Не сердись, командир, — извиняющимся тоном произнес Сиделец. — Не добежал бы. Застуженный я, по кандеям. Если приспичит, так мóчи нет терпеть.

— Мóчи у него нет! А мочá есть?

Сиделец попрыгал, стряхивая последние капли.

— Не сердись, командир, — снова попросил он.

В голосе Сидельца, хриплом и еле слышном, Сержанту почудился какой-то намек: возможно, обидный. Да? Нет? Сержант подумал и решил похерить тему к чертям собачьим.

У гаража громыхнул выстрел: Бешеный снес замок.

* * *

Имена людей Кутный не слышал — видел.

Смотрел и видел: Олег Семенович, Оксана Владимировна, Семен Моисеевич, Дмитрий Евгеньевич, Расул Абуталибович. Да, всегда с отчеством. Даже малолетки для Кутного были с отчеством: род-племя, куда от корней сбежишь?

Имена новых хозяев он видел без отчеств. Да и разве это имена? Кутный ходил за ними по всему дому, вглядывался до рези под веками — и не различал, как ни старался, ничего другого, кроме этого: Сержант, Очкарик, Бешеный…

Очкарик вынес счастливому Шарику полбанки тушенки. Сержант упал на застеленную кровать — как был, одетый, даже не сняв грязные шнурованные ботинки! — и сразу захрапел. Бешеный слонялся по этажам, из комнаты в комнату, из туалета в гостиную; кусал губы, сжимал кулаки. Сиделец обосновался на кухне, варил суп из чая.

Кутный впервые видел, чтобы так варили суп. Вместо кастрюли Сиделец нашел большую металлическую кружку, закипятил в кружке воду — и кинул в кипяток семь ложек цейлонского чаю. Чай он взял в шкафу. Потом накрыл кружку самой маленькой крышкой от кастрюли, какую нашел, и кипятил суп еще минут пять.

Снял с огня, укутал махровым полотенцем.

— Вечер в хату, хозяин, — сиплым шепотом произнес Сиделец, глядя в угол с Кутным так, словно мог видеть того, кто пристроился в углу. — Час в радость, чифирь в сладость. Я тут ненадолго, скоро съеду. Прости и не злись. Не погнушайся угощением!

Процедив чайный суп, он отлил малую толику в блюдце и поставил на пол, к стене. Вернулся к столу, сел — и больше в сторону блюдца не смотрел, словно забыл о нем.

Уважает, понял Кутный. Ладно.

Глянув на свой живот, он с интересом обнаружил три полоски грязно-седой жесткой шерсти, очень похожей на всклокоченные, стоящие дыбом волосы Сидельца. На плечах курчавилась шерсть иная, черная: Очкарик и Сержант были брюнетами. Кутный всегда получался в цвет волос хозяев: еще недавно темно-русый с рыжиной. Ага, начал меняться. Бешеный вроде бы тоже русый…

Седоватые полоски исчезли, растворились в черном, как не бывало. Гость, понял Кутный. Не хозяин. Скоро съеду, говорит.

Изменения в Кутном происходили помимо его воли, не спрашивая у Кутного согласия. Он даже не знал заранее, на что будет способен минуту спустя, что может сделать, что сделает. Он просто существовал, жил настоящим без прошлого и будущего; совершал поступки без обдумывания и заботы о последствиях. Отражался в доме и хозяевах, как в зеркале; отражал дом и хозяев в себе.

Тут и громыхнуло.

Нет, не снаружи: внутри. Со всех ног, забыв угоститься супом, пахнущим горько и резко, Кутный рванул наверх, в бильярдную.

Прежний хозяин, не слишком понимая, зачем это делает, обустроил на третьем этаже бильярд для гостей. Сам играл мало, хотя с полгода учился этому бесполезному ремеслу. Гости не играли вообще. Кутный ночами подсказывал хозяину сделать вместо бильярдной кладовку. Держали бы мешками сахар, лук, крупы… То ли подсказывал плохо, то ли у хозяина к крупам была особая нелюбовь — ничего с подсказок не вышло.

Сейчас в бильярдной гремела гроза по имени Бешеный. Раздобыв в каморке с инструментами топор на длинной ручке, он разносил бильярдный стол в хлам.

— А ну-ка! — приговаривал Бешеный при каждом ударе. — Ну еще!

Кутному поплохело. Взмахи топора отдавались в нем болезненным нутряным уханьем. Оно шибало в голову, дрожью пробирало в коленках. От уханья хотелось лечь и больше не вставать.

Он бы и лег, да в бильярдную влетел Сержант.

* * *

— Сдурел? Ты что творишь?!

— Ну-ка! — выпевал Бешеный. — А еще,