месту новое название.) На тот момент наступило прекращение огня. Я взял с собой набор слайдов, запечатлевших работу, которую мы проделали при проектировании будущего Иерусалима, но я также переработал фотографии из Китая и сделал из них слайд-шоу. Оно открывалось фотографией, на которой Чжоу Эньлай приветствует Трюдо в аэропорту Пекина.

Члены Архитектурного общества Китая с Ниной, Артуром Эриксоном, Франсиско Крипачом и мной, Пекин, 1973 г.

Если задуматься, то в 1973 году лишь немногие на Западе знали о Китае или бывали там. У меня был проектор, который можно было подключать к аккумулятору танка, и когда я переезжал из одного подразделения в другое, то предлагал солдатам выбор – Иерусалим или Китай. В большинстве случаев выбирали Китай. В какой-то момент смогла приехать Михаль. Я помню, как пришел солдат и сказал, что меня спрашивает офицер. Рядовой Моше тогда встретился у ворот лагеря со вторым лейтенантом Михаль.

* * *

В 1970-х годах больше трети своего времени я провел в воздухе или за работой в далеких местах. Я часто брал в деловые поездки Тааль или Орена, которые тогда были подростками. На месте я иногда звал их с собой на встречи, иногда на строительные площадки. Это были особые моменты, зачастую при удивительных обстоятельствах. Вряд ли это заменяло полноценное отцовство, но это было хоть что-то. Эти поездки оставили неизгладимый след в их памяти, и воспоминания сохранились до сих пор.

Главный офис Safdie Architects, тогда все еще располагавшийся в Монреале, получал работу за рубежом, но проектов в Канаде практически не было. Пройдут годы, прежде чем они появятся, – лишь после того, как я открою офис в Бостоне. Я могу только предполагать, в чем были причины отсутствия заказов. Квебек находился в разгаре своего сепаратистского проекта, и для местных работ предпочитали французско-канадские компании. Частные застройщики, как в Монреале, так и в Торонто, казалось, были не заинтересованы в работе с архитектором, который мог, учитывая пример Habitat’67, оказаться слишком склонным к экспериментам, и с ним было рискованно иметь дело. Каковы бы ни были причины, казалось, что в эти первые дни своего существования наша компания постоянно находилась на грани финансового краха. Гонорары за работу в Израиле поступали не быстро: страна отличалась так называемой низкой культурой оплаты. Мы часто брали кредиты в банках, чтобы продержаться.

Мои воспоминания об этих днях стали более отчетливыми, когда недавно Михаль случайно обнаружила в подвале нашего дома коробки с моими письмами к ней. В то время Михаль жила в Израиле. В марте 1973 года я описывал некоторые из профессиональных затруднений, который возникли, когда я, вернувшись домой, взялся за один коммерческий проект:

Что действительно меня беспокоит, моя Михаль, так это то, что я чувствую, будто меня уносит течением; что в своем желании и стремлении построить хоть что-нибудь я берусь за работу, которая полна проблем, и стараюсь сделать все возможное, чтобы сгладить их. Но реальность такова, что этот проект имеет постоянную коммерческую основу, и вряд ли будет возможно выйти за его ограничения и пределы. Занимаюсь ли я всем этим потому, что страстно хочу строить и мне нужна работа, чтобы содержать офис, или потому, что то, что я делаю, будет хорошо? Это непростой вопрос, и он мучит меня.

Я в звании рядового во время базовой подготовки в Армии обороны Израиля, 1973 г.

Годом позже я написал ей из Монреаля о внезапной смерти Луиса Кана:

Я позвонил Анне Тинг в Филадельфию и узнал печальные подробности. В воскресенье Кан вылетел из Индии в Филадельфию. Он пропустил свой стыковочный рейс в Лондоне и поздно прибыл в Нью-Йорк. Из-за задержки он пропустил пересадку на рейс в Филадельфию. Судя по всему, он поехал на Пенсильванский вокзал, где пошел в уборную, и там у него случился роковой инфаркт. В 8:45 вечера его нашли полицейские. Они не знали, кто это. Его отправили в морг, а затем по форме сообщили в полицию Филадельфии о том, что «некий Луис Кан был найден мертвым на вокзале». В понедельник, когда Лу не появился на работе, его начали искать по всему миру. Наконец полиция Филадельфии разобралась и сообщила жене и коллегам Кана о его смерти, и все это произошло только через два дня после того, как его обнаружили. Я очень расстроен. Кан дал мне так много. Работа в его офисе была очень важным периодом в моей жизни. Я столько всего узнал у него, даже несмотря на то, что я был учеником-бунтарем.

Луис Кан и его семья – или, точнее, его семьи – продолжали значимо присутствовать в моей жизни. Помимо Анны и ее дочери Алекс был Натаниэль, родившийся, когда я работал в офисе Кана в 1962 году, сын Кана и ландшафтного архитектора Харриет Паттисон. В январе 2000-го мне позвонил Натаниэль и пригласил меня присоединиться к нему во время съемок его откровенного и тонкого документального фильма о его отце «Мой архитектор» (My Architect). Натаниэль предложил, чтобы мы встретились в Израиле и прошли по стопам Кана, совершив то же путешествие, которое он однажды предпринял – из Иерусалима в Иудейскую пустыню и монастырь Мар-Саба, основанный в V веке. И мы это сделали.

Через неделю после моего письма Михаль о смерти Кана я отправился на север – я получил заказ на проект жилья для общины инуитов в Канадской Арктике. В то время весь канадский север находился под юрисдикцией правительства Северо-Западных территорий. Оно надзирало в колониальном стиле за благополучием коренных народов – инуитов на северо-востоке и других народов на западе. Инуиты медленно переходили от полностью кочевого существования к жизни в поселениях. «Домики – спичечные коробки» – так называли крошечные, лишенные фундамента деревянные жилища, разбросанные в тундре далеко за верхней границей произрастания лесов.

Поселение из «спичечных коробков» – жилищ инуитов, 1974 г.

Поселения с планировкой нуждались в более подходящих домах. Поскольку все строительные материалы приходилось ввозить с юга, а судоходство по северным морям было возможно только летом, здесь был идеальный случай для сборных конструкций. При подготовке к созданию проекта я объехал несколько общин инуитов, совершая короткие перелеты на самолете Twin Otet r с одной импровизированной взлетно-посадочной полосы на другую. Летом, когда мы начали проект, дневной свет был постоянным. На земле нас иногда окутывала белая мгла, воздух был настолько плотным, что