поэтому навести справки через «легальную» резидентуру не представлялось возможным, так же как и послать официальный запрос: на нелегалов таких запросов вообще не посылают. Выяснить иными путями пока не удавалось. О подобной ситуации писал в своей книге «Вымысел исключён» начальник нелегальной разведки Юрий Иванович Дроздов:

«В работе были… “неприятные моменты”. Этот термин весьма деликатно вошёл в словарь разведчиков, когда им приходилось докладывать высшему руководству о срывах вербовок, провалах агентуры, арестах нелегалов…

Если в легальной разведке “неприятный момент” завершался высылкой легального разведчика из страны и кратковременной шумихой в прессе в связи с арестом очередного советского шпиона, то в нелегальной разведке всё было во много крат сложнее. Надо было быть твёрдо уверенным, что “неприятный момент” касается именно нелегала (ведь он и так ежеминутно внутри общества чужой страны, в её объекте, путь к которому измерялся иногда не одним десятком лет). Необходимо было вычислить, кто или что является причиной опасности. Следовало оценить обстановку и сделать вывод: может ли нелегал выбраться из сложной ситуации сам, либо нелегала надо срочно выводить из-под ареста и надо спасать его агентурную сеть, а также решить целый ряд других вопросов, в том числе и как повернуть весь “неприятный момент” в свою пользу и выйти из сложной ситуации без потерь»[203].

Однако можно понять, что в данном случае этот «момент» был более, чем неприятным: ведь это лишь для красного словца так говорится – мол, нет человека и нет проблемы. А в реальной жизни оно чаще всего получается совсем по-иному: именно с исчезновения кого-то настоящие проблемы только и начинаются – вот, как в данном случае, когда сотрудники Центра могли предполагать о судьбе исчезнувшего нелегала всё, что угодно. В разведке прекраснодушие («Да я за него, как за себя поручиться готов!») не приветствуется – нужны факты, нужна реальная информация о произошедшем и его причинах. Помнится, император Наполеон сказал, что от великого до смешного – один шаг. Немногим большее расстояние может разделять трагическое и нелепое.

Бывший сотрудник Центра рассказывал: «И была ситуация: мне поручили написать рапорт на Юрия Владимировича Андропова о поощрении сотрудников Особого резерва. Это был 80-й год – апрель, март ли, а может и май… И в этом документе фигурировало несколько псевдонимов – в том числе и “Дубравин”. Ну, я написал. Всё готово – и вдруг мне говорят: “Пусть пока полежит”. И вот тут начали ходить разговоры о том, что “Дубравин” пропал, и непонятно, что с ним происходит. Нельзя сказать, чтобы это обсуждалось – это как бы прошелестело и затихло…»

С одной стороны, произошедшее можно понять, по крайней мере – поначалу: человек исчез, так что, прежде чем его награждать, нужно бы разобраться, что произошло. Вычеркнуть его псевдоним (заметьте, даже к самому председателю КГБ СССР шли не фамилии, но оперативные псевдонимы разведчиков) из списка было бы совершенно неэтично, а потому действительно представление следовало на некоторое время задержать. Ну а потом, разумеется, поступать по обстоятельствам: либо подавать рапорт вновь в том же виде, либо – без одного псевдонима. Однако непонятно, почему был выбран третий вариант, самый нелепый, который «соломоновым решением» при всём желании не назовёшь – уж очень бюрократический подход, по принципу «как бы чего не вышло».

Вышеупомянутый сотрудник рассказывал: «А потом мне про рапорт сказали: “Ты зашей его в дело и забудь про него!” Уже в 2000-е годы, в Центре, Алексей Михайлович впервые встретился с одним из “фигурантов” того злополучного рапорта, которому я имел неосторожность про эту историю рассказать. И он вдруг высказал Козлову претензию: “Лёша, вот ты в тюрьму попал – тебе хорошо, а меня из-за тебя орденом не наградили!”» Насколько это было сказано серьёзно, мы не знаем. Разведчики – народ юморной. А о том, как «хорошо» приходилось Алексею Михайловичу в тюрьме, мы расскажем в следующей главе.

Хотя рассказ этот мы можем предварить и теми впечатлениями, которые получила от тюрьмы Людмила Ивановна Нуйкина – нет, по счастью, в тюрьму она не попадала, однако… И вот о чём она вспоминала:

«Когда однажды мы с мужем были в командировке в одной большой стране, то пошли гулять, как туристы, и там на острове была тюрьма, уже не действующая, – сейчас её туристам показывают. И вот одиночная камера, подобная той, где сидел Алексей Михайлович – я туда просто войти не смогла! Муж пошёл, а я не смогла. Я только на пороге постояла, но эта обстановка уже на меня так подействовала. А муж зашёл, и его закрыли в камере – и он мне потом сказал, о своём впечатлении… Жутко!

Как-то раз, на открытии музея “Женщины в разведке” меня спросили: “А вы, когда были “там”, вы боялись?” Нет, не боялась. Но вот когда постояла на пороге камеры… это не то, что боишься – а просто страх! Как ты там будешь?! И вот я пытаюсь представить, как Алексей Михайлович целые два года мог в одиночке сидеть? Тут с ума можно сойти! Хотя, конечно, и “Бен” рассказывал, и другие – они зарядкой там занимались, но где там ходить, Господи? Маленькая комнатка… Выдержать всё это! Даже когда смотришь, как турист, и то… Это только в кино показывают, как всё хорошо – а в жизни оно совершенно по-другому.

Я всегда смотрела на Алексея Михайловича – больше мы в коридорах встречались, когда шли на обед в наш ресторан – ой, sorry![204] как это? – в столовую, и я всё думала, про себя: а как бы я вела себя в этой обстановке? Это даже представить себе страшно! А он там столько был – и не сломили его всё равно.

Он действительно был мужественный человек!»

Будем считать это маленьким предисловием к тому, о чём мы расскажем далее.

Глава 13

For whites only[205]

Чуть-чуть повторим начало рассказа «Дубравина» – и продолжим его дальше:

«– Примерно, шесть месяцев в Центре обо мне ничего не знали. И самое главное, что они посылали телеграммы! В контрразведке пару телеграмм приняли – говорят, на, расшифровывай. Заявляю: “Я потерял шифроблокнот. Уничтожил его”. – “Как уничтожил?!” – “А вот когда вы в аэропорту меня арестовали – вы же меня в трусах оставили, так?” – “Да”. – “Вот, пожалуйста, вы сами и виноваты. Я его в трусы спрятал”.

– Импровизировали вариант?

– Нет. Они попросили меня продемонстрировать, как я приклеивал к трусам – я продемонстрировал, потому что делал подобное когда-то, в других странах. Опасность везде была, а где точно – не знаешь. Идёшь через таможню, ну, на всякий случай… Вот я и показал, и рассказал, как я, якобы, взял эту плёнку с шифром, разжевал, опустил её в унитаз, воду включил – и её не стало. У меня в камере туалет был свой. Нажмешь на кнопку – вода, бывало, лилась по 10 минут. Это я и рассказал. Они говорят: “Не может быть!” – “Идите, проверьте сами!” Проверили. Зато когда я потом нажал на кнопку – еле-еле полилась вода. Но уничтожать мне уже нечего было, да у меня ничего и раньше не было, я все наврал… А знаете, что там самое страшное для меня было?

– Что?

– Два месяца мне курить не давали!»[206]

Впрочем, один прокол им всё-таки был допущен, об этом, как помните, говорил и он сам, что этого было не избежать, так как ранее пришлось делать кое-какие записи, о чём рассказал нам и Юрий Анатольевич Шевченко, говоря про самого себя и, попутно, вспоминая Алексея Михайловича:

«Задание нужно было запомнить – определённая логика там была. Самое страшное – это были радиосеансы. Там цифр много, время меняется периодически, в зависимости от времени года, и тут без записи было невозможно. Принимал в наушниках, чтобы ничего не слышно было.

Записи я вёл подобно записям расходов – первая частота, вторая частота, и тут сложение, словно бы мои расходы… И так же Алексей Михайлович вёл. Но всё-таки, когда он попался, этот его способ расшифровала контрразведка. Каждый его лист проверялся. Спрашивают: “Что это у вас за записи?” – он объяснял тем же самым способом. Он же “немец” был… И когда южноафриканская контрразведка не поверила Алексею Михайловичу, приехала контрразведка из ФРГ – и те поинтересовались: “Он говорит, что это он расходы записывает”. – “Правильно, каждый немец ежедневно записывает расходы! Всё нормально!” Но всё равно они его “раскололи”.

Так что некоторых записей не избежишь – без этого не бывает»…

Южно-Африканская Республика жила по своим особым законам.

При аресте