по меньшей мере о двух авариях, когда пьяный Зорге врезался на своем “датсуне” в телеграфные столбы, и о его перебранках и даже драках с местными нацистами.

“Надо что-то делать с Зорге, – говорил Отт Ураху (со слов последнего). – Он пьянствует, как никогда раньше, и довел себя до нервного срыва… Само собой, я больше всего беспокоюсь о репутации посольства”. У Отта “было какое-то дурное предчувствие”, и он попросил Ураха попытаться уговорить их общего друга вернуться в начале июня в Германию. Как в конфиденциальном порядке уточнил посол, это будет последний шанс проехать через СССР до начала военных действий. Отт предложил использовать собственное влияние, чтобы обеспечить Зорге “в Берлине хорошее место в прессе”. Хорошо зная своего друга, ради успеха предприятия Отт даже выдал Ураху виски[20].

Урах, зная, что Зорге не скрывает своих антинацистских взглядов, почти не рассчитывал на успех при попытке уговорить своего приятеля вернуться в рейх. “Вернувшись, он бы стал просто заурядным журналистом, а тут он был Зорге, человек в гуще событий, – вспоминал Урах. – Что могло заинтересовать его в «Германии, превратившейся в огромный концлагерь»?” Отт очень расстроился, когда Урах доложил о своем фиаско. Но когда Урах предложил Отту как “близкому другу” Зорге самому попытаться уговорить его, тот отказался. Он также не рассматривал возможности приказать ему вернуться в Берлин. “Так нельзя, – говорил Отт. – Мы же друзья!” [21] Если бы Отт не так робел в отношении личного кризиса Зорге и настоял на возвращении Зорге в Германию – возможно, с этим приказом не стал бы спорить даже московский Е(ентр, – он бы мог спасти жизнь своего друга.

В четверг 15 мая Зорге заглянул к Гельме Отт после привычной встречи за завтраком с ее мужем в резиденции посла. Когда он проходил по коридору, из гостиной вышла высокая белокурая немка. Очевидно, она гостила в доме Оттов. В воздухе повисло неловкое молчание, пока не появилась Гельма и не познакомила их. “Ах да, вы же не знакомы. Зорге – госпожа Харих-Шнайдер”.

Маргарета – или Эта, как она просила ее называть, – только что приехала в Токио, оставив двух дочерей с родственниками в Германии. Она была знаменитой клавесинисткой, рецензии на ее концерты часто появлялись на культурной странице Frankfurter Zeitung. “Небезызвестное имя”, – заметил Зорге, подчеркнуто учтиво поклонившись. Он обменялся с дамами парой слов и быстро попрощался.

В интервью 1982 года Эта вспоминала, что ее сразу же заинтриговало его незаурядное, изрезанное морщинами лицо и внимательные темно-голубые глаза. Ей показалось, что в Зорге было что-то демоническое.

“Кто этот интересный мужчина?” – спросила она хозяйку дома.

“Журналист – из Frankfurter Zeitung", – ответила Гельма. Она явно обратила внимание на пробежавшую между Этой и Зорге искру, немедленно добавив, что “женщины его не интересуют”[22].

Так начался последний – и самый бурный – роман Зорге за всю его карьеру в Токио.

За несколько дней до 20 мая 1941 года[23] Зорге сел на борт самолета авиакомпании Japan Air Transport, ежедневно в 6:30 вылетавшего из токийского аэропорта Ханэдо в Шанхай через Осаку и Фукуоку. О Шанхае у Зорге сохранились хорошие воспоминания. Здесь он полюбил Азию и создал свою первую агентуру. Немецкая колония в Шанхае горячо приветствовала Зорге как корреспондента известной газеты. Руководитель местной редакции Германского информационного бюро устроил в его честь ужин. Молодой дипломат Эрвин Викерт позвал Зорге на чай к себе домой и вспоминал, как тот самозабвенно флиртовал с его молодой женой[24]. Вооружившись рекомендательными письмами от Отта, Зорге побывал у высокопоставленных японских чиновников в Шанхае, в том числе у генерального консула Японии, атташе по военным и военно-морским вопросам, а также встретился со многими старыми китайскими знакомыми.

“Около 90 % [японцев] выступали категорически против мирных переговоров, заявляя, что, если Коноэ и Мацуока настоят на них, их ожидает отчаянное сопротивление, – рассказывал Зорге следователям. – У меня сложилось впечатление, что переговоры между Японией и США [по мирному урегулированию в Китае] обречены на провал”[25]. Зорге доложил о результатах своей работы Отту, использовав сверхсекретную военную шифровальную книгу, которую ему дал посол, – явное свидетельство, что сам Отт не догадывался ни о подозрениях Шелленберга, ни о порученной Мейзингеру проверке благонадежности Зорге.

Сам Мейзингер в это время тоже находился в Шанхае, хотя нет никаких свидетельств, что пути охотника и жертвы там пересекались. Официально задача Мейзингера состояла в том, чтобы встретиться с сотрудниками гестапо в Китае, подчинявшимися токийскому бюро ведомства. Однако, помимо этого, у полковника был и другой, менее очевидный интерес.

Игнац Тимотеус Требич-Линкольн, урожденный Авраам Шварц, был мелким воришкой венгерско-еврейского происхождения, актером, миссионером-англиканцем, некоторое время служил каноником в Кенте, после чего в 1910 году был избран членом Британского парламента от Дарлингтона в графстве Дарем. После начала Первой мировой войны он предложил свои услуги германскому военному атташе в Лондоне, а получив отказ, бежал в Нью-Йорк, где издал сенсационную книгу под названием “Откровения международного шпиона”. Будучи экстрадирован в Британию и обвинен в шпионаже (точнее, в попытке шпионажа), он отсидел срок в тюрьме Паркхерст. Прожив некоторое время после войны в Германии – здесь он занимал должность главного цензора при скоротечном капповском режиме в Берлине и познакомился с Адольфом Гитлером, – Линкольн переехал в Китай и принял буддизм.

К 1941 году он обустроил в Шанхае собственный монастырь, где все обращенные в новую веру должны были передать свое имущество “аббату Чао Куну”, как теперь называл себя Линкольн. Он подрабатывал также, составляя антибританские пропагандистские тексты для оккупационных японских властей. В поле зрения гестапо Линкольн попал благодаря эксцентричному плану, который он хотел предложить рейху. Он вызвался отправиться в Тибет (на тот момент еще обладавший независимостью) и убедить правительство Лхасы выступить в роли союзника Берлина, что превратило бы горное королевство в базу операций против Британской Индии.

Мейзингер, очевидно, не слишком вникал, как именно венгерский авантюрист и неоднократно судимый мошенник планирует убедить буддистское теократическое государство принять участие в разгорающейся войне на стороне нацистов. Он направил в РХСА в Берлин радостную телеграмму, сообщая, что завербовал Линкольна. Мейзингеру не повезло: о его планах узнал генеральный консул Германии в Шанхае и телеграфировал в Берлин, предупреждая, что “Аббат” Линкольн – опасный мошенник, не имеющий никаких существенных связей в буддистской общине в Китае и тем более в Тибете. Риббентроп отправил Мейзингеру язвительный выговор, напомнив, что “само собой предполагалось, что во время командировки в токийское посольство сфера его компетенции будет ограничена исключительно вопросами, связанными с полицией”[26].

Пока Мейзингер занимался своим лжемонахом, Зорге