Введение

Эта глава имеет две цели, ибо я перехожу от ранящей фактичности практики прав человека к критике теоретических обоснований международного права и прав человека.

Во-первых, зададимся вопросом: почему так важно практиковать критику идеологии в международном праве? Я размышляю над работой Сузан Маркс, выдающегося современного марксистского теоретика международного права, автора известной книги и нескольких важных более коротких текстов по критике идеологии[437].

Во-вторых, подвергнем уважительной критике великого немецкого философа Юргена Хабермаса — как бы привлекателен, всесторонен и увлечён он ни был — за его всё более консервативную и идеологизированную позицию. Я утверждаю, что он — не столько источник потенциального решения, сколько сам по себе представляет проблему. Это, предполагаю я, имеет место как в отношении выведения им прав человека из своих этических и политических концепций, так и его влиятельного понятия «совещательной демократии»[438].

Я хочу заявить, что проблема Хабермаса, как она описана, симптоматична для существенной тенденции в теоретизировании о правах человека, тем более что они получают всё большее значение в составе международного права. Конкретнее, помещение прав человека в языке, риторике, даже межсубъектной этике, лишает их содержания, которое я полагаю им присущим, исторически и в настоящее время.

Почему следует выступать с критикой идеологии в международном праве?

Почему следует выступать с критикой идеологии? Сузан Маркс цитирует слова Мартти Коскенниеми, более совмещающего теорию и практику, чем большинство специалистов по международному праву, о том, что им (нам) лучше было бы искать «более конкретных форм политического обязательства», которые могли бы «вовлечь их в фактическую борьбу — и как наблюдателей и как участников, при серьёзном отношении к самоотчёту участников»[439]. То есть он и Сузан Маркс предлагают возможность политики в дурные времена. Есть один бесспорный факт, контекст деградации международного права, который я исследовал в этой книге и не только[440], и относительно которого Генеральный секретарь ООН недавно сделал зловещее предупреждение. Но он должен уравновешиваться надеждой, что, как говорит Майкл Байерс, «хотя право непременно является результатом и отражением политики, оно всё же сохраняет свою особость и сопротивляется краткосрочным изменениям, что позволяет ему ограничить внезапные перемены в относительной силе и внезапные перемены в политике, вызываемые последовательными переменами в восприятии возможностей и потребностей»[441],— и тем фактом, что ООН есть то единственное место, где негегемонистические (то есть слабые) государства могут иметь голос.

В целях этого проекта Сузан Маркс несколько лет назад издала тезисы своей кандидатской диссертации под названием «Загадка всех форм государственного строя: международное право, демократия и критика идеологии»[442]. В этой работе и в разных своих статьях она предпринимает полное исследование идеологии — через исследование, например, Иглтона, Фуко, Дерриды и моего любимца, Славоя Жижека. Идеология, в её понимании, как оно излагается в последовавшей за книгой статье, развившей и ещё более прояснившей её аргументацию,— «не присущее конкретным идеям свойство или характеристика конкретных понятийных строев, а скорее функция способа, которым значение производится, передаётся, постигается и присваивается в различных контекстах»[443].

Кроме того, идеология относится к «способам, которыми значение служит для установления и поддержания отношений господства»[444], способам, которыми слова (и другие символические формы) поддерживают неравенства сил[445].

Она выделяет пять стратегий, которые обычно используют идеологии:

    универсализация: «Через процессы универсализации социально-политические учреждения изображаются беспристрастными, инклюзивными (включающими) и прочно основанными на взаимном учёте интересов. Таким способом обществам может придаваться иллюзорное единство, а дифференцированные уровни общественной власти —маскироваться»[446];

    реификация, овеществление: Это понятие знакомо по использованию его Карлом Марксом — «процесс, которым продукты человеческого труда предстают как будто они материальные вещи и затем господствуют над теми, кто произвёл их. Благодаря стратегиям реификации мужчины и женщины могут перестать воспринимать общественный мир как результат человеческих усилий, а видеть его вместо этого как установленный и неизменный, объект рассмотрения, а не приложения действий»;

    натурализация: «…оспариваемые меры кажутся обычными и самоочевидными, как будто являясь естественными явлениями, принадлежащими реальному миру»;

    рационализация: «…через построение цепи рассуждений, логическим заключением которой является статус-кво, можно изобразить, как будто есть серьёзные основания, чтобы вещи были таковы, как они есть. Перемена может, таким образом, показаться иррациональной»;

    нарративизация: «…рассказ, помещающий конкретные события в исторический контекст,… может изобразить практики и учреждения достойными уважения и увековечивания, потому ли, что они почтенны, или потому, что они представляют прогресс».

Бронуен Морган во вдумчивом эссе о работе Уильяма Луси также предприняла рассмотрение вклада Сузан Маркс через резкий контраст[447]. Она также обратила внимание на определение Маркс идеологии как «способов, которыми значение… служит для установления и поддержания отношений господства». Но для Морган важно, что оно

«…Сохраняет критичность, но не ту, которая зависит от эпистемологической или ценностной детерминированности… Обманчивый аспект идеологии для неё лежит в претензии представлять „общее благо“, когда материальная действительность асимметричных отношений власти в конкретных общественных контекстах означает, что выгоды фактически получает ограниченный слой общества… Определение Маркс, добавляя материальный анализ сравнительной силы действующих лиц, находящихся под воздействием идеологических ходов, придаёт критичность измерению универсализации, постоянно испытывая „соответствие“ между заявляемыми и фактически получаемыми выгодами. Если затрагивается „истина“, это — не эпистемологически опредёленная система истины, а постоянно динамическая эмпирическая действительность общественных фактов, призванных на службу такой имманентной критике»[448].

В этом анализе важно, что истина не отвергается, вовсе нет. Вместо этого, она помещается в действительности, а не в языке или формальной логике.

Морган правильно идентифицирует важность динамики в анализе Маркс — и её описание имманентной критики близко к таковому у Теодора Адорно, к которому я обращусь ниже. Для меня самый существенный из этих аспектов так идентифицированной идеологии — отношение, в котором перемена становится немыслимой, иррациональной. И скажу, с позволения Морган, что гарантирована несколько большая эпистемологическая детерминированность.

Но может быть и более радикальный взгляд на условия возможности перемены и то, что ныне эту перемену душит и запрещает. Анализ этой ключевой проблемы можно найти в недавних работах Алена Бадью[449] и Славоя Жижека, утверждающего, что «вот чему в конечном счёте равносильно различие между „формальной“ и „фактической“ свободой: „формальная“ свобода — свобода выбора в пределах координат существующих отношений власти, в то время как „фактическая“ свобода обозначает очаг вмешательства, которое подрывает эти самые координаты»[450]. И «это означает, что „фактическая свобода“ как акт сознательного изменения этого набора [вариантов выбора] происходит только когда в ситуации принудительного выбора человек действует, как будто выбор не навязан и „выбирает невозможное“»