можем найти и множество указаний на жестокость и необузданность нрава русского крестьянства, да и просто связанную с неграмотностью элементарную ограниченность кругозора.

Солженицын также указывал на такие качества русского народа, как всеизвестное (худо знаменитое) русское долготерпение, поддержанное телесной и духовной выносливостью; неразвитое правосознание; вековое отчуждение от политики и от общественной деятельности; отсутствие стремления к власти; жажда сильных и праведных действий правителя, жажда чуда; губительно малая способность к объединению сил, к самоорганизации.

Известный американский социолог русского происхождения Натан Лейтес считал традиционными для русского характера такие черты, как страх независимости, перепады настроения и потребность во внешнем контроле[171]. Специалист по русской литературе Д. Ланкур-Лаферьер в книге «Рабская душа России» приходит к выводу, что традиционная покорность и саморазрушение, свойственные русской ментальности, являются формой мазохизма. «Определение русской души как рабской предполагает, что русские чрезмерно склонны к самовредительству, самопоражению, самоуничижению или самопожертвованию, то есть к поведению, которое определяется как мазохистское <...>», — говорит он[172]. Собственно, и становление большевистской диктатуры, и современные тенденции по реставрации тоталитаризма в стиле СССР в России нередко объясняют именно исконной тягой русского народа к подчинению. Причины этой тяги объясняют по-разному. Обычно это связывают с длительным сохранением крепостного права в России, относительно малым количеством городов, опытом монголо-татарского ига и жестокими методами правления московских князей, позаимствовавшими стиль управления у ханов Золотой орды. Представитель психоисторической парадигмы исследований Ллойд де Моз объяснял устойчивость тоталитарного типа правления в 20 веке характером воспитания детей, который вплоть до 20 века в России отличался крайней суровостью[173].

В то же время, есть и факты, которые не вписываются в эти системы объяснений. Несмотря на самодержавную абсолютистскую форму власти в дореволюционной России развивалось крестьянское, рабочее и сословное самоуправление, в 19 веке было мощное революционно-демократическое движение, а в начале 20 века Россия раньше, чем многие другие европейские государства, пошла по пути революционно-демократических преобразований. Хотя эти преобразования были вскоре прерваны захватом власти большевиками, тем не менее, демократические формы управления на местах так или иначе сохранялись вплоть до конца 20-х годов в виде Советов, то есть до тех пор, когда диктатурой большевиков этот орган власти не был превращен в полную фикцию. В 20-е годы власть большевиков встречала серьезное сопротивление со стороны крестьян. Таким образом, складывается впечатление, что в России одновременно сосуществовали две традиции, хотя традиция авторитарного подчинения, конечно же, преобладала.

Существует еще одно расхожее и полностью противоречащее приведенному абзацем выше утверждение, которое можно встретить и в литературе и в высказываниях людей — это утверждение о свободолюбии русского народа. Так Николай Лосский считал, что «в общественной жизни свободолюбие русских выражается в склонности к анархии, в отталкивании от государства»[174]. С его точки зрения это объясняет то, что именно в России появились видные теоретики анархизма, такие как Михаил Бакунин, князь Кропоткин, граф Лев Толстой, а казачество, с его точки зрения, возникло как результат бегства смелых предприимчивых людей, ищущих свободы от государства. Правда возникает вопрос, не является ли это «свободолюбие» на поверку склонностью просто пассивно избегать конфронтации с государством, либо периодически обращаться к бунту. Напомним, что последнее согласно Э. Фромму является одним из возможных проявлений авторитарного характера. Вполне вероятно (хотя доподлинно мы никогда этого не узнаем), что удельный вес личностей с садомазохистским, авторитарным характером среди населения дореволюционной России был довольно велик. С точки зрения основоположников концепции авторитарного характера В. Райха и Э. Фромма, им обладала и значительная часть населения Западной Европы. Тем не менее, гипотетически можно предположить, что процент индивидов с такими чертами в России в силу особенностей ее исторического развития был выше.

В целом, учитывая противоречия, которые встречаются при попытках описать русский характер, может сложиться впечатление, что русский характер является чем-то неуловимым, и мы скорее имеем дело с некой мифологией о нем. Возможно, апофеозом этой мифологии является миф о «загадочной русской душе», ставший брэндом России для иностранцев.

Пожалуй, еще большая трудность, возникающая при попытке определить то особенное, что определяет русский характер, связана с размытостью того содержания, которое мы подразумеваем, говоря «русский человек». В действительности довольно непросто определить этническую идентичность человека, которого называют или который называет себя русским. Россия всегда была многонациональным государством, и этносы нередко перемешивались между собой. Даже национальный язык не является здесь определяющим критерием. Как известно, представители русского дворянства предпочитали изъясняться на французском языке.

Известный историк Евгений Анисимов пишет:

«Этнический облик русского человека настолько расплывчат, что по тому, как художники изображают русских богатырей древности — голубоглазыми блондинами или черноглазыми брюнетами, можно судить только о политической ориентации самого художника, а не о русском типе.

Это неудивительно. Русское дворянство на треть состояло из татарских мурз, на пятую часть — из прибалтийских немцев. Плох был тот русский дворянин, если, говоря о предках, он не мог сказать, что они «выехали из немец» («варяг», «литвы» или хотя бы «знатных мурз»). Иностранное происхождение всегда рассматривалось почетнее туземного. Поэтому, чтобы стать русским дворянином, не нужно было иметь русскую мать, нужно было присягнуть в верности русскому императору, принять православие и немного говорить по-русски, а лучше — по-французки.

Короче, элита России, определявшая ее политику, идеологию, культурную жизнь на протяжении столетий, формировалась не как элита национального государства, а как элита многонациональной империи. В последнем русском царе была ничтожная доля русской крови, а его жена была чистой немкой и, тем не менее, они были истинно русскими людьми, как и миллионы других нерусских по крови людей, ибо «русский» — обозначение не национальности, а подданства империи»[175].

Сходным образом относительно русской идентичности рассуждал и А. И. Солженицын:

«<...> кого мы понимаем под словом «русские». До революции слово это употреблялось как соединенное название трех восточно-славянских народов (великороссов, малороссов и белорусов). После революции — взамен упраздненных великороссов. <...> По содержанию же мы понимаем под этим словом не непременно этнически русских, но тех, кто искренно и цельно привержен по духу, направлению своей привязанности, преданности — к русскому народу, его истории, культуре, традициям»[176].

Кроме того, противоречивость встречающихся в описаниях характеристик, возможно, связана с тем, что их носителями являлись разные люди, принадлежащие к разным сословиям и классам, с разными мировоззренческими установками и привычками и наблюдаемые в разное историческое время. Надо полагать, что мировоззрение и привычки дворян, беглых казаков, крестьян-холопов и интеллигентов-разночинцев могли различаться чрезвычайно сильно. По всей видимости, как сейчас, так и в прошлом в России существовали