куда хуже, если бы нас разделяли государственные границы. Я верю – все будет хорошо. В камере три женщины. Меня учат турецкому языку.

pmek kudafis[26], Жорж, твой campanule[27]»

Михаил чувствовал себя именинником.

Пошел второй месяц заключения. Турецкие власти не вспоминали о «супругах Сенцовых». Дважды Михаил обращался к начальнику тюрьмы с просьбой дать ему возможность увидеться со следователем Экшиоглу и дважды получал отказ. Надзиратель предупредил: третье обращение автоматически повлечет за собою наказание карцером.

Как-то в середине марта Рухи передал записку от Лоры.

«Милый Жорж. Кажется, у нас будет ребенок. Я долго сомневалась, но теперь вполне уверена. Если родится мальчик, назовем его Жорж. Маленький Жорж – неплохо, а? Ужасно хочется кислого».

Ошеломленный, стоял Донцов около двери с запиской в руке, и лязг запираемого надзирателем замка хлесткими ударами отдавался в мозгу.

Ей необходим уход, хорошее питание. Ребенок в тюрьме… Чудовищно!

Первым его побуждением было немедленно попросить надзирателя вызвать начальника тюрьмы. Но нет, это не годилось. Его могли попросту упрятать в карцер.

– Эй, Рухи-эффендим, скоро нам принесут обед?! – прикрикнул Кыро в надежде, что надзиратель еще не ушел и услышит его.

«Обед, обед, – повторил Михаил про себя. – Обед…»

Выпрямился, шагнул на середину камеры.

– Слушайте меня! – голос его прозвучал властно. Кыро, Юсуф, Петрополис и Зия побросали карты.

– Скоро принесут обед. Я его есть не буду. И пусть не ждет пощады тот из вас, кто вздумает к нему прикоснуться. Вы меня поняли?

– Нет, кочак, – сказал Зия. – Почему ты не желаешь есть? И зачем пропадать обеду?

– Я объявляю голодовку, и они, – кивок в сторону двери, – должны узнать об этом прежде, чем я протяну ноги.

Михаил не притронулся ни к обеду, ни к ужину. А утром, когда принесли завтрак, Кыро демонстративно выставил миски с его вчерашней едой в коридор, сообщив надзирателю, что «урус» объявил голодовку.

Немало прочитал Михаил книг, где описывались голодовки в царских тюрьмах. Он восторгался железной стойкостью и выдержкой политзаключенных. Но действительность не шла ни в какое сравнение с литературными описаниями. Это он почувствовал на вторые сутки голодовки. Его тело требовало еды. Отбрасывая все резоны, сминая волю, оно орало: есть! есть!! Одурманенное голодом сознание один за другим приводило доводы против голодовки. Требовались сверхчеловеческие физические усилия, чтобы удержать руку, которая сама тянулась к пище.

В середине дня Михаил лег и попытался заснуть. Французы говорят: кто спит, тот обедает. Но сон не приходил. Заснуть удалось только вечером. Ему приснилось, что он ест хлеб с маслом и запивает сладким чаем. Он открыл глаза – было темно. Острый, невыносимо желанный запах хлеба ударил в нос. Рука нащупала миску, рядом – куски хлеба, сгребла их… «Все пропало», – пропищал тоненький голосок откуда-то из глубин мозга.

– Врешь! – закричал он в последнем порыве отчаяния. – Не сломишь!

Куски полетели куда-то в угол.

Михаил мучился до утра.

После завтрака, который остался нетронутым, пришел начальник тюрьмы – высокий толстый человек в феске и шароварах.

– Бунтуешь? Карцера захотел?

Михаил поднялся со своего ложа, сказал как мог спокойно и внушительно:

– Господин начальник тюрьмы, я не прикоснусь к пище, пока не поговорю со следователем Экшиоглу, и вам не избежать неприятностей, если в этой тюрьме умрет с голоду человек, который даже не знает, за что он сидит.

Начальник тюрьмы неопределенно хмыкнул и ушел. Незадолго до обеда надзиратель отвел Михаила в контору. За длинным столом сидел следователь Экшиоглу. Вежливо поздоровался, предложил табуретку.

– Начальник тюрьмы передал мне вашу просьбу, Сенцов. Как видите, я перед вами, хотя и не вижу необходимости в нашей встрече. Мы занимаемся вашим делом, надо потерпеть. Но голодовка… Это настораживает, Сенцов. Голодовка – метод коммунистов.

– Прибегнуть к голодовке меня вынудили обстоятельства, господин следователь. Перед тем начальник тюрьмы дважды отказал мне в свидании с вами. Недавно я узнал, что моя жена беременна…

– Вот как! – следователь удивленно поднял брови. – Каким образом вам удалось узнать?

– Это не имеет отношения к моему делу, – твердо глядя в глаза Экшиоглу, проговорил Донцов. – Я полагаю, Турция достаточно цивилизованная страна, чтобы уважать общепринятые нормы гуманности. Моя жена беременна, и пребывание в тюрьме губительно и для нее и для будущего ребенка. К тому же до сих пор власти не предъявили ни ей, ни мне обвинения, да и вряд ли смогут предъявить: ведь за нами нет никакой вины. Столь продолжительное содержание в тюрьме невинных людей незаконно.

– Вы неплохо знаете законы, но плохо знаете Турцию, – тонко улыбнулся Экшиоглу. – Поэтому советую вам прекратить голодовку. Обещаю в течение недели доложить о ваших претензиях прокурору.

– Когда же я узнаю о результатах?

– Не ранее чем через неделю.

Спустя три дня перед завтраком в камере появился надзиратель.

– Урус, собирайся с вещами.

Михаил сумел сдержаться – ни словом, ни жестом, ни улыбкой не обнаружить обуявшую его радость.

– Встретимся на воле, кочак, – пожимая ему руку, сказал Кыро. – Я выйду через сорок три дня. Нужен буду, зайди в кофейню Хамида в Айвансарае – там скажут, где меня найти.

В конторе Михаилу выдали его чемодан и четыре доллара, хотя, по его расчетам, остаток должен был составить не менее двадцати пяти долларов.

Полицейский вывел его во двор тюрьмы. Около проходной будки он увидел Лору. Рядом с нею переминался с ноги на ногу конвоир.

Здесь они расстались почти два месяца назад. И теперь бросились друг к другу и обнялись, не обращая внимания на посторонних.

– Колокольчик…

– Жорж, любимый…

– Как ты себя чувствуешь?

– Теперь отлично.

Он жадно вглядывался в ее лицо, в милые, сияющие счастьем глаза, искал перемен. Их почти не было. Разве что немного втянулись щеки и заострились скулы.

– Эй, эй, – окликнул сзади полицейский, – вы не дома, на вас из окон смотрят!

Она отстранилась, но вложила свою руку в его.

– Нас выпустят, Жорж?

– Не знаю. Мне ничего не сказали.

– Но тебе выдали чемодан!

– И четыре доллара в придачу.

– Ба! Я и не заметила, что в тюрьме мы были так расточительны.

Оба рассмеялись – впервые за два месяца – легко, свободно, от души.

19

Их не отпустили. На полицейском катере их переправили через Босфор в Хайдарпаша – прибрежный район Ускюдара. Когда они вышли на причал, Донцов поинтересовался у старшего полицейского, куда их везут.

– Пока на вокзал, а там не знаю, – пробурчал полицейский, – Наше дело передать вас начальнику этапа.

– Мы поедем в арестантском вагоне, возможно в Анкару, – объяснил Лоре Донцов. – Видимо, путешествовать нам придется