Касанэ и старый паломник поторопились скорее пробиться сквозь эту суматошную толпу.

— Неподалеку отсюда на старой дороге, которая ведет вокруг залива, стоит дом моего родственника, — сказал старик. — Это скромное жилище, но вы можете переночевать там сегодня вместе со мной. Для этой милой девицы обходной путь в любом случае более предпочтителен, ведь переправа через поток «Вот-вот разобьюсь» сулит юным особам несчастье в браке.

Кошечка была только рада избежать переезда на пароме. Она боялась, что люди Киры подстерегают ее там. Дочь князя Асано не понимала, что чем дальше она удаляется от Эдо, тем меньше ей угрожает опасность. Во-первых, князю Кире становилось все труднее связываться со своими вассалами, во-вторых, описание Кошечки становилось все более расплывчатым, и с течением времени воины Киры, которые выжили после схваток с ней, искажали события до такой степени, что правда и ложь менялись местами.

Те, кто участвовал в драке во время спектакля в Камбаре, заявили, что княжну Асано сопровождает отряд грозных воинов. Самурай спасшийся от смерти на перевале Сатта, написал в своем докладе о воине с копьем, огромном, сильном и свирепом, как Бэнкэй, и дьяволице в виде зеленого светящегося шара.

В результате князь Кира перестал доверять всем сообщениям. Кроме того, у отставного церемониймейстера появились гораздо более серьезные причины для тревоги, чем угроза со стороны одинокой беглянки. По столице прошел слух о заговоре мстителей за Асано. Князь перестал выезжать за пределы усадьбы и отозвал большинство слуг, которых послал на поиски беглой куртизанки. Церемониймейстер скрыл ото всех, что многие из его воинов вернулись домой в круглых гробах, мерно покачивающихся на шестах носильщиков. Эти потери окончательно убедили Киру, что княжна Асано действует не одна и слуги ее отца в конце концов все же взялись за оружие.

В середине часа Свиньи Кошечка, Касанэ и паломник подошли к хижинам, стоявшим двумя рядами на высоком уступе между склоном холма и протекавшей под ним рекой. Единственная улица этой деревушки была такой узкой, что карнизы домишек почти соприкасались над ней. Из щелей между облепленными грязью стенами и крышами не пробивалось ни одного луча света. Часть лачуг подпирали вкопанные в землю столбы, которые превращали узкую улицу в тропку. Путникам приходилось протискиваться между подпорками и стенами, едва не сдирая штукатурку.

Родственник старика жил в самом опрятном из этих строений. Старый паломник постучал посохом в ставни и окликнул хозяев. Потом все трое стояли в темноте под карнизом среди больших рыболовецких плетенок и ждали. В доме послышались сонные голоса, и тут же в ногах путников кто-то завозился, и раздалось едва уловимое шуршание и поскрипывание.

— Ма! — Касанэ подскочила на месте, взвизгнула и ухватилась за руку Кошечки. — Меня кто-то трогает!

— Это ручные бакланы, — объяснил старик. — Мой родственник ловит с ними рыбу.

Ставень против грозы отъехал с громким визгливым скрипом. Когда свет фонаря упал на корзины, закрытые откидными деревянными крышками, сидевшие внутри птицы просунули клювы в щели плетеных стенок и стали протяжно и пискляво кричать, выпрашивая рыбу.

В рыбацкой хижине имелась всего одна комната, где ютились пожилой родственник старика со своей женой, их сын, сноха и три внука. Они освободили на полу место для нежданных гостей. Касанэ постелила циновки, и они с Кошечкой легли, прижавшись друг к другу, чтобы согреться. Вдруг Кошечка почувствовала, что ее соседка дрожит.

— Ты замерзла, старшая сестра? — спросила она шепотом.

— Нет, — проговорила Касанэ в нос, явно сдерживая слезы, и немного помедлила, прежде чем признаться в своем очень личном ощущении: — Этот дом напомнил мне тот, где я жила.

Кошечка прижала подругу к себе и постаралась утешить. После того как Касанэ выплакалась и уснула, Кошечка лежала без сна, глядя вверх — на пучки длинной белой редьки, которые свисали как изгрызенные крысами сталактиты с черных и блестящих от сажи стропил. Она еще не спала, когда расспросы и разговоры давно не видевшихся родственников затихли и комнату наполнил шум тяжелого дыхания спящих людей.

Она услышала недалеко от себя тихий дрожащий звук.

— Дедушка, вы не заболели? — прошептала она.

Старик ответил долгим сдавленным вздохом.

— Однажды я наступил на гребешок моей покойной жены, — тихо заговорил он, — и у меня защемило сердце: он был таким холодным под моей голой пяткой. По ночам она расчесывала им волосы.

— Вы ведь знаете, дедушка, и лучше, чем я, что… — и Кошечка прочла старинное стихотворение:

…Все временно в этом мире,

Ничто не остается навеки.

Старайся быть мужественным и смелым.

Не изнашивай сердце печалью.

Но старик долго лежал без сна и плакал, уткнувшись лицом в локоть согнутой руки, чтобы заглушить свои всхлипывания. Кошечка тоже не спала, и слезы беззвучно катились по ее щекам.

Печаль была такой тяжелой, что от нее на сердце Кошечки, казалось, действительно образовались ссадины. Она плакала о себе, о своих родителях, о Касанэ, тоже изгнанной судьбой из родного дома. Хотя Кошечка знала, что верные слуги ее отца сами уготовили себе нынешнюю жизнь в предыдущих воплощениях, она плакала и о них, выброшенных в мир без пищи и защитника. И об Оёси Кураносукэ, когда-то гордом воине, который теперь валяется в грязи, она тоже плакала. И о его покинутых жене и детях.

Кошечка попыталась вообразить, что сказал бы о ее слезах Мусаси. Наверное, посчитал бы их «облаками смятения»? «Когда в твоей душе нет ни малейшего волнения, когда облака смятения рассеиваются, она уподобляется небесной пустоте. В этом состоянии пустоты душа добродетельна и не знает зла», — писал знаменитый наставник воинов.

«И слез тоже не знает», — добавила про себя Кошечка.

На мгновение беглянка окаменела: она услышала стук конских копыт, отдававшийся эхом от стен домов: кто-то промчался по единственной улочке маленькой деревни. Этот топот вспугнул бакланов. Издавая крики, похожие то на кудахтанье кур, то на какое-то бормотание, птицы беспокойно заворочались в своих корзинках. Когда удары копыт затихли, Кошечка наконец уснула и погрузилась в печальные сны, а Хансиро продолжил свой путь сквозь ночь к Футагаве.

ГЛАВА 54

День как тысяча дней осенних

Новая одежда Хансиро висела на лакированной вешалке в комнате, соседней с отделением для мытья в общественной бане Футагавы. Эта вешалка состояла из двух створок, скрепленных петлями и расположенных под углом одна к другой, — ширма, похожая на сложенный пополам и поставленный вертикально лист бумаги. Одежда была наброшена на нее сверху и образовывала навес над низким и широким медным сосудом с благовониями. Над ажурной крышкой курильницы