исчезнувшему дирижаблю. Это был конец. Надеяться на спасение в такой ситуации не приходилось.

Заместитель начальника экспедиции Адальберто Мариано отделался несколькими царапинами. Подойдя к Нобиле, он увидел, что тот тяжело ранен — у него была сломана нога, разбито плечо, переломаны запястье и два ребра. Лицо генерала заливала кровь из глубокой раны на лбу. Но угрозы для жизни не было. Нобиле по-прежнему оставался начальником экспедиции. Мариано ждал, что он примет командование. Что им теперь делать? Несчастный Нобиле тупо уставился на итальянского офицера, и тому пришлось его встряхнуть.

На ледовом поле дул ветер, обдавая людей холодом, взметал снег. Они очутились на льдине среди больших торосов. Вокруг них во все стороны разбегались трещины. Туман серыми клочьями носился над чистой водой. Температура воздуха составляла 10–12 градусов, но ощущалась гораздо холоднее. Позже они нашли уцелевший термометр и смогли ее точно измерить. Но хуже всего было чувство полной изоляции, которое угрожало высосать из них все мужество.

Срочно нужен был план. Им следовало организоваться, пересчитать раненых и уцелевших. Мариано не сдавался, он сел на корточки рядом с Нобиле и забросал его вопросами. Нужно чем-то занять людей, чем-нибудь, что дает надежду. Нобиле, не говоря ни слова, смотрел на молодого офицера. Неужели Мариано верит, что из этих богом забытых мест можно спастись? Генерал попробовал встать. Судорога, пробежавшая по лицу, выдавала сильную боль. Взгляд его сделался осмысленным, он осмотрелся вокруг. По льду были разбросаны остатки гондолы. Возможно, кое-что может им пригодиться. За ними, там, где след от дирижабля был глубже всего, по снегу тянулась длинная красная полоса. Но это была не кровь, а анилиновая краска из раздавленных стеклянных флаконов, которые использовали для замеров высоты надо льдом.

Тем временем люди выбрались из-под снега и разбрелись кто куда. Кто-то пострадал больше, кто-то — меньше, но невредимых не было. Хуже всего пришлось старшему механику Чечони. Ему переломало обе ноги, встать он не мог. И все-таки мужество его не оставляло. Чешский ученый Бегоунек, на чью долю пришлись несколько ссадин на голове, принес найденное неподалеку одеяло и набросил его механику на плечи.

«Coraggio[27]! — с улыбкой произнес аэронавт. — Мужайтесь! Уилкинс же приземлился в Гринхарборе. Он может нас спасти. Ему до нас три часа лету» {18}.

Когда Бегоунек, едва передвигая ноги, вернулся к Нобиле и передал ему обнадеживающие слова Чечони, тот ответил, что рад за них, — себя он по-прежнему считал смертельно раненным, а свое спасение — невозможным.

В этот полет, как и во все остальные экспедиции, Нобиле взял с собой свою Титину, йоркширского терьера. Во время столкновения со льдом собачка не пострадала. Она прыгала вокруг, тыкалась в людей мордой и звонко лаяла, радуясь, что у нее под лапами наконец надежная опора. Может быть, именно это наконец заставило начальника экспедиции собраться и стряхнуть с себя оцепенение. Собака — и небольшая статуя Мадонны, по воле Нобиле стоявшая на видном месте в гондоле дирижабля. Она, черная лоретская Мадонна[28], разделила их судьбу — выпала на лед. Значит, она будет их хранить и молиться о спасении. Нобиле был человеком глубоко верующим.

Офицер Военно-морского флота Филиппо Дзаппи[29] после аварии упал недалеко от Нобиле. Сначала он лежал без движения, но потом встал и неуверенно двинулся к начальнику экспедиции. Он держался за бок и жаловался на сломанное ребро. Нобиле спросил, больно ли ему делать вдох. Тот отрицательно покачал головой. Из всех аэронавтов только Дзаппи перед началом экспедиции успел освоить курс первой помощи. Нобиле попросил его воспользоваться этими знаниями и помочь остальным. Себя он, однако, осмотреть не дал.

Мальмгрен явно был не в порядке. Он сидел на льдине возле Нобиле, подняв правое плечо почти до уха, и жаловался на боль. Но не это вызывало у Нобиле опасения. На перекошенном лице Мальмгрена читалось отчаяние.

— Надежды нет, — бормотал он, неотрывно глядя в туман, плавающий над краем льдины. — Лучше уж утопиться.

— Не говори так, — возразил Нобиле, а про себя подумал, что скоро им всем наступит конец. Такие мысли подсказывали ему его страдания — в первые минуты после катастрофы Нобиле не ощущал полученных повреждений, но теперь переломы в ноге и в запястье отзывались пульсирующей болью. Стоило ему шевельнуться, тело словно резали ножом.

Мальмгрен посмотрел на начальника экспедиции тяжелым, пустым взглядом — его лицо утратило свое обычное мягкое выражение, к которому все уже успели привыкнуть, и стало совершенно чужим.

— Это я во всем виноват, — глухо заговорил он. — Не стоило нам идти обратно в Кингсбей.

— За все, что происходит в экспедиции, отвечает руководитель. — Нобиле спокойно и твердо посмотрел ему в глаза. Мальмгрен не должен был взваливать на себя чужую вину. Возможно, он неправильно предсказал погоду в районе между Северным полюсом и Шпицбергеном. Может быть, им следовало принять то же решение, что и на борту «Норвегии» двумя годами ранее. Под командованием Амундсена долгих дискуссий о выборе маршрута не вели. Норвежский полярник быстро принимал решения сам, и с ним, как правило, никто не спорил. Хотя до Аляски было дальше, чем до Кингсбея, как только «Норвегия» миновала полюс, курс проложили через Ледовитый океан. Решающую роль сыграли погодные условия. Два года назад между Северным полюсом и Шпицбергеном свирепствовал северо-восточный ветер. В эту экспедицию все повторилось.

С Мальмгреном Нобиле старался говорить веско, напирая на каждое слово. Это он решил прислушаться к тому, что так настоятельно советовал швед-метеоролог, и вернуться в поселок Ню-Олесунн. Вся ответственность лежит на нем. А Мальмгрену он советовал не отчаиваться, а пойти помогать другим в поисках провианта и снаряжения, которые очень им пригодятся, пока не придет спасение. Через несколько минут Мальмгрен наконец внял его увещеваниям. Он встал и, придерживая больную руку, побрел по льду.

Пересчитались. Их оказалось девятеро — семеро итальянцев, Мальмгрен и Бегоунек. Все, кто был в гондоле, когда дирижабль столкнулся со льдом, выжили.

Внезапно они заметили на горизонте столб дыма. Разгорелся спор о том, что бы это могло значить. Самые неунывающие верили, что гондола разбилась так близко от берега, что какой-нибудь охотник, живущий в хижине на побережье Северо-Восточной Земли, мог их заметить и теперь подает сигналы. Но скоро все сошлись на единственном логичном, хотя и грустном объяснении: дирижабль разбился об лед, и начался пожар.

Бегоунек посмотрел на свои наручные часы. С момента их собственного крушения прошло примерно 20 минут. Его снова охватило отчаяние. Только Чечони по-прежнему не сдавался.

— Уилкинс! — кричал он. — Уилкинс может