Часть первая
Глава 1
Я сидела на парапете, свесив ноги по обе его стороны и глядя вниз с высоты двенадцатого этажа на улицы Бостона. Я не могла не думать о самоубийстве.
Нет, не о моем. Я достаточно люблю собственную жизнь, чтобы у меня появилось желание ее закончить.
Я больше думала о других людях и о том, как они, в конце концов, приходят к решению положить конец собственной жизни. Сожалеют ли они об этом в конечном итоге? Когда они уже падают, за секунду до удара о землю, во время этого краткого свободного падения их должно настигать сожаление. Может быть, они смотрят на приближающуюся землю и думают: «Вот дерьмо. Это была плохая идея».
Почему-то мне так не казалось.
Я много думала о смерти. Особенно в этот день, так как незадолго до этого – всего двенадцатью часами ранее – я произнесла самую запоминающуюся надгробную речь, которую доводилось слышать жителям города Плетора, штат Мэн. Ладно, возможно, она не была самой запоминающейся. Вполне вероятно, что ее сочли самой ужасной. Пожалуй, это зависело от того, кого спросить, мою мать или меня. Скорее всего, моя мать не собиралась разговаривать со мной в течение целого года после этого.
Не поймите меня неправильно. Надгробная речь, которую я произнесла, не была настолько глубокой, чтобы войти в историю, как слова Брук Шилдс на похоронах Майкла Джексона. Или как речь сестры Стива Джобса. Или брата Пэта Тиллмана. Но моя речь была запоминающейся по-своему.
Поначалу я нервничала. Ведь это были похороны великолепного Эндрю Блума. Обожаемого мэра моего родного города Плеторы, штат Мэн. Владельца самого успешного агентства по торговле недвижимостью в черте города. Мужа Дженни Блум, самой уважаемой помощницы учителя во всей Плеторе. И отца Лили Блум, странной девушки с непослушными рыжими волосами, которая однажды влюбилась в бездомного и навлекла позор на всю семью.
Это обо мне. Я Лили Блум, и Эндрю был моим отцом.
Как только я закончила произносить надгробную речь, я первым же рейсом вылетела в Бостон и поднялась на первую крышу, которую я смогла найти. Опять-таки не потому, что я думала о самоубийстве. Я не собиралась прыгать с этой крыши. Я всего лишь нуждалась в свежем воздухе и тишине. Черт побери, именно этого мне не хватало в моей квартире на третьем этаже, без доступа на крышу и с соседкой, которой нравилось собственное пение.
Но я не рассчитала, что наверху будет так холодно. Не то чтобы невыносимо, но некомфортно. По крайней мере, я видела звезды. Мертвые отцы, невыносимые соседки по квартире и сомнительные надгробные речи не кажутся такими ужасными, если ночное небо достаточно ясное, чтобы ощутить величие вселенной.
Мне нравится, когда небо заставляет меня ощутить себя незначительной.
Мне нравился этот вечер.
Что ж… Позвольте мне выразиться иначе, чтобы вы поняли, что так было до определенного момента.
Вечер мне нравился, пока не…
Пока, к моему огромному сожалению, с грохотом не распахнулась дверь. Мне оставалось только ждать, когда лестничная площадка выплюнет на крышу человека. Дверь с грохотом закрылась, раздались быстрые шаги. Я даже не удосужилась поднять глаза. Кто бы это ни был, он, скорее всего, даже не заметит меня, оседлавшую парапет слева от двери. Человек вышел на крышу в такой спешке, что определенно решит, будто он один. И в этом не было моей вины.
Я тихонько вздохнула, закрыла глаза и прислонилась затылком к оштукатуренной стене позади меня, проклиная вселенную за то, что она украла у меня этот мирный момент самоанализа. Наименьшее, что вселенная могла для меня сделать в этот вечер, это обеспечить, чтобы вошедший оказался женщиной, а не мужчиной. Если мне послали компанию, то пусть она будет женской. Я довольно крепкая и в большинстве ситуаций смогу, вероятно, постоять за себя, но мне было неприятно оказаться на крыше ночью наедине с мужчиной. Я могла испугаться и захотеть уйти, но уходить мне на самом деле не хотелось. Как я уже говорила, мне было довольно хорошо.
Наконец я позволила глазам проделать путь до силуэта, перегнувшегося через парапет. Не повезло. Это определенно был мужчина. Хотя он и перегнулся через парапет, я поняла, что он высокого роста. Широкоплечий мужчина отчаянно сжимал голову руками. Я могла только догадываться, что его спина резко вздымается и опускается в такт тяжелому дыханию, когда он втягивал воздух и с силой выталкивал его обратно.
Казалось, что он вот-вот разрыдается. Я подумала было заговорить или кашлянуть, чтобы дать ему знать, что он не один, но пока я раздумывала, мужчина развернулся и пнул одно из уличных кресел, стоявших позади него.
Я вздрогнула, когда оно со скрежетом проехало по террасе. Мужчина вел себя так, словно не подозревал о моем присутствии. Он не ограничился одним пинком. Раз за разом он колотил ногой по креслу. Вместо того чтобы развалиться под его ударами, кресло отъезжало все дальше и дальше от него.
Это кресло, должно быть, сделано из полимера для судостроения.
Я однажды видела, как мой отец наехал на улице на стол из такого материала, и полимер только что не смеялся над ним. На бампере машины осталась вмятина, а на столе не было ни царапины.
Мужчина, должно быть, понял, что ему не справиться с таким высококачественным материалом, потому что он наконец перестал пинать кресло. Он встал над ним, опустив руки и сжав пальцы в кулаки. Честно говоря, я ему немного завидовала. Он просто взял и выплеснул агрессию на уличную мебель, как чемпион. У него явно выдался отвратительный день, как и у меня, но, если я сдерживаю агрессию, пока она не проявится в пассивно-агрессивной форме, этот парень реально дал ей выход.
Моим выходом из стресса было садоводство. Я просто выходила на задний двор и вырывала все сорняки, которые только могла обнаружить. Но после того как два года назад я переехала в Бостон, у меня больше не было заднего двора. Или патио. У меня даже сорняков не было.
Возможно, мне стоило вложиться в кресло для патио из полимера для судостроения.
Я еще немного посмотрела на парня, гадая, собирается ли он что-то предпринять. Но он просто стоял, уставившись на кресло. Его кулаки разжались. Руки уперлись в бедра, и я впервые заметила, что рубашка явно маловата ему в бицепсах. Во всем остальном она сидела нормально, но руки у него были очень мощными. Парень принялся рыться в карманах, нашел то, что искал, и – я уверена, в попытке справиться с оставшейся агрессией – закурил косяк.
Мне двадцать три года, я училась в колледже и пару раз точно так же выпускала пар с помощью косячка. Я не собиралась судить этого парня за желание покурить траву в одиночестве. Вот только он не был в одиночестве. Он просто пока еще об этом не знал.
Он сделал длинную затяжку и начал было поворачиваться обратно к парапету. Выпуская дым, он заметил меня. Как только наши глаза встретились, он остановился. При виде меня на его лице не появилось ни шока, ни удивления. Между нами было футов десять, но звезды светили достаточно ярко, и я могла видеть его взгляд, медленно двигавшийся по моему телу, не выдавая ни единой мысли. Этот парень умел держать лицо. Его глаза сузились, губы крепко сжались. Этакий мужской вариант Моны Лизы.
