строго мотнув головой. Подошел и опустился на татами рядом с ней.

Что-то изменилось в его лице. Что-то неуловимое. В том, как он смотрел на нее, появилось нечто новое, и, кажется, Талила догадывалась, что послужило причиной.

— Пить… — выдохнула она кое-как и облизала сухим языком пересохшие губы.

Брови Мамору взметнулись вверх. Он резко обернулся к дверям и бросил.

— Принесите воды!

Затем сердито и недовольно покачал головой. Но когда повернулся к ней, его взгляд смягчился. Ладонью он ласково провел по ее покрытому испариной лбу и отвел от лица прилипшие тонкие прядки.

Кувшин с водой принес незнакомый Талиле самурай. Смотрел тот на нее с диким ужасом — не хуже девчонки, которая сбежала из комнаты, стоило ей очнуться.

Мамору бережно приподнял ее, придержав за плечи, и помог ей напиться. Он ничего не говорил все это время, и Талила с изумлением поняла, что боится. Боится, потому что она уже просила прощения за то, что нарушила его приказ.

Но ведь она еще и обманула его, умолчав о ребенке.

— Лекарь сказал, ты могла умереть, — тихо, сдавленно произнес Мамору, словно ему грудь сковало обручем. — Вы могли, — добавил он еще тише.

И это сказало ей все.

— Ты проспала неделю, Талила.

Неудивительно, что она чувствовала себя такой слабой и с трудом могла пошевелить рукой. Даже приподняться на локтях у нее не вышло.

Затрепетав ресницами, Талила посмотрела на мужа. Момент слабости прошел, и его лицо вновь стало привычно суровым и замкнутым. И даже мягкость ушла из взгляда.

Сменившись на стылую боль.

— Ты... сердишься?.. — решилась спросить она.

Мамору усмехнулся. Помедлив, покачал головой.

— Нет.

— Это хорошо... — выдохнула она и откинулась на футоне.

— Ты не должна была этого делать, — сказал он жестко. — Не должна была рисковать двумя жизнями ради моей одной.

— А ты бы что сделал? — спросила Талила и обожгла его сердитым взглядом. — На моем месте? Оставил бы меня в плену? Позволил бы умереть?

Он раздраженно щелкнул языком и помассировал переносицу. Неделю он приходил к жене и слушал ее спокойное, ровное дыхание как величайшую драгоценность. Ведь оно означало, что Талила была жива.

Но стоило ей открыть глаза, не прошло и пары минут, и он вновь скрипит зубами, пытаясь обуздать все то, что вскипало в груди.

— Я не… ты должен понять… я не могла тебя оставить, понимаешь? Не могла, — пробормотала она уже гораздо более виновато. — Как бы я жила, зная, то ты...

— А как бы жил я, если бы ты не очнулась? — спросил он ожесточенно. — Или если бы твоя задумка не удалась, и ты осталась бы во власти Императора. Как бы жил я?..

Горечь его слов обожгла Талилу, и она зажмурилась.

— Довольно, — глухим голосом велел Мамору, взяв себя в руки. — Тебе нужно отдыхать. Я... мы поговорим после.

— Не уходи! — воскликнула она порывисто и сама устыдилась.

Муж удивленно на нее посмотрел.

— Я и не собирался, — он пожал плечами. — Я буду рядом.

***

Встать на ноги Талила смогла еще через неделю. Все это время она не видела никого, кроме мужа и слуг, от которых она не могла добиться и лишнего слова. И не потому, что они боялись нарушить запрет ее мужа.

Нет.

Они боялись ее.

Через неплотные сёдзи Талила также видела силуэты самураев, охранявших спальню: четверо у дверей и столько же снаружи, на деревянной веранде, что опоясывала дом. Она не знала, даже где находилась. Предполагала, что в столице — но не была уверена.

Мамору приходил по вечерам. Измученный еще сильнее, чем во времена жизни в лагере у горного перевала. Она о стольком хотела его спросить, но силы заканчивались слишком быстро, и она ничего не успевала. Оставаясь верным себе, Мамору не был особо многословен. Сказал лишь, что полководец Осака и Такахиро выжили в том пожаре и последовавшей за ним бойне.

Талила много спала, почти дни напролет. Просыпалась ненадолго, чтобы поесть, и вновь погружалась в сладкое забытье. Ей не снились кошмары, ей вообще ничего не снилось.

И она чувствовала, что силы к ней возвращались.

Капля за каплей.

Наконец, она почувствовала себя настолько отдохнувшей, что захотела выкупаться. Служанки натаскали горячей воды, и Талила с огромным удовольствием оттерла волосы и кожу до скрипа. И приказала принести себе чистую мужскую одежду: просторные штаны и куртку. Девушек не было долго, и она подозревала, что те дожидались разрешения Мамору на подобные вольности. Но к вечеру перед Талилой все же положили то, что она попросила.

Мамору вошел в спальню, когда она собиралась ужинать.

— Поедим вместе, — сказал он и сел рядом с ней за низкий стол, на котором была расставлена скромная трапеза: рис, жареные овощи, немного рыбы.

— Тебе уже лучше? — спросил, повнимательнее присмотревшись к жене.

На ее щеках появился слабый румянец — он не видел его очень, очень давно.

— Да, — Талила кивнула.

Она действительно перестала чувствовать эту вязкую, удушающую слабость. И каждый шаг больше не сопровождался головокружением. И колени перестали подгибаться, стоило ей встать с футона.

— Это хорошо, — скупо улыбнулся Мамору.

Он замолчал, когда слуги принесли посуду для него и добавили на стол еще несколько плошек и мисок с едой. Когда за девушками закрылись двери, он еще некоторое время прислушивался к опустившейся вокруг тишине, а затем кивнул сам себе.

У него начали понемногу отрастать волосы, и теперь голову покрывала короткая, темная и очень колючая щетина.

— Сегодня столицу покинули посланники от Сёдзан, — он заговорил, прежде чем Талила успела задать вопрос.

— Сёдзан? — эхом переспросила она.

Ей казалось, та война была так давно. Так далеко.

— Они своего не упустили, — Мамору дернул уголками губ. — Империя заключила с ними мирный договор. И уступила часть территорий.

— Подожди, подожди, — Талила так разволновалась, что даже перебила его. — Кто сейчас император?

— Его нет, — муж вновь усмехнулся и поднял руку, чтобы по старой привычке пригладить волосы.

Жесткие волоски царапнули ладонь, и по лицу пробежала запоздалая гримаса.

— Как это нет? — выдохнула Талила. — А ты?..

Она не знала, откуда шла эта уверенность. Они ведь даже не говорили об этом вслух, но она думала, что место брата займет Мамору. Это было так естественно