Руки словно сами бесцельно хватались за всё подряд, и пришлось сцепить их на груди, пряча заодно и дурацкие мурашки.

— Как… — голос слегка сорвался, и я небрежно, как бы между делом, кашлянула. — Как дела?

Простой вопрос, а сердце замерло, словно на краю пропасти. Вот сейчас он и скажет, что женат, что ребёнок…

— Нормально, — как ни в чём ни бывало ответил он и что-то протянул. — Кстати, это тебе!

А я даже не видела, что там у него. Зрение как-то избирательно размыло всё, кроме его руки. Кроме любимых сильных пальцев, ласка которых стремительно ворвалась в память, отзываясь новым ворохом мурашек… и болью. Если он снова уйдёт, я сломаюсь. Господи, ну почему он так мучительно холоден?

— Что это?

— Крем-брюле.

— М. — Теснее обжала себя руками, потому что они начали дрожать. Так захотелось послать всё к чёрту и броситься ему на шею! И будь что будет, пусть он потом уйдёт, пусть у него и без меня всё хорошо — лишь бы урвать своё мгновение счастья… Но сама боялась даже просто посмотреть на него прямо. Чтобы не разреветься. Не хотела, чтобы понял, как мне без него плохо. Потому что если ему всё равно, то мне и подавно! — Спасибо. Чаю?

— Да, давай, — дежурно согласился он, продолжая стоять у порога, так, словно и правда заглянул лишь на минутку.

Тяжеленная, мучительная пауза, и я окончательно холодею — сейчас он поймает удобный момент и всё скажет…

— Кстати, это тоже тебе. То есть твоё. — Он поставил на стол маленькую коробочку, двигаясь при этом сковано и как-то слегка боком, словно избегая оказаться со мной рядом. — Просто возвращаю.

Я взяла. Рука сама протянулась, словно примагниченная. С трудом откинула лёгкую крышечку… И воздух вдруг закончился. Обжигающей, неудержимой волной ударили в нос слёзы. Сжала зубы, сдерживаясь… Я знала, что это они! Почувствовала. И что может быть более жестоким, чем «Просто возвращаю?» Что он возвращает? Мою любовь? Бесконечное бремя ожидания? Осколки былого счастья?

Какого чёрта… Зачем я это терплю? Я что, в чём-то перед ним виновата? Да я… Я… Мне просто нужно продышаться!

— Я сейчас…

Сорвалась с места, и, едва не налетев на Игната, сбежала в комнату. Заметалась, зажимая рот рукой… И не нашла места лучше, чем балкон. Ворвалась на него, попыталась распахнуть окно, но лишь сдавленно заскулила, ткнувшись лбом в стекло.

Я не готова. Нет, нет, нет! Я могу ждать его годами, десятилетиями и целыми жизнями напролёт, но отпустить… Нет, Господи, я не готова! Я не смогу, не выдержу, не оправлюсь больше! Ну почему так, почему…

Дверь приоткрылась, и я замерла, сдерживая рвущийся из сердца всхлип… Но тут же развернулась. К чёрту! Пусть видит мои слёзы, пусть знает, что мне не всё равно! Мне не…

* * *

— К чёрту! — рыкнув, Гордеев в сердцах отбросил дурацкое мороженное. — Сама мне это скажи, в лицо!

Из коридора три двери: одна закрытая, две открытые. В ближней комнате никого, в следующей — Славкин силуэт на балконе. Звонок другу? Просто прекрасно!

В груди заклокотало. Можно много распинаться в теории, но когда дело доходит до крайности… Если бы не увидел её, не ощутил, не услышал голос, не окунулся в ту бездну горького счастья, в котором когда-то безнадёжно тонул сам и топил за собой свою девочку — может и смог бы сдержаться. Но теперь… Нет. Нет! Она его, и ничья больше! Никому нельзя, кроме него! Не отдаст!

С трудом осадив себя перед порогом, выдохнул, и открыл дверь. Но когда вдруг увидел её слёзы…

Сжимал её в объятиях, дурея от нежности и счастья. А она молотила его по плечам, вырываясь, бормоча бессвязное:

— Ну зачем ты пришёл? Ненавижу! Нена… Ты хоть знаешь… Хоть знаешь, как я ждала!.. Хоть представляешь, что чувствовала!.. Ненавижу тебя! Ненавижу!

Стиснул, ласковой силой утыкая её лицом к себе в грудь, впитывая её страх, гнев и боль, отдавая взамен то, чем распирало самого:

— А я тебя люблю. Больше жизни. Больше вообще всего…

Она затихла дрожа, всхлипывая, прильнув к нему, судорожно держа за грудки футболки. Но не поднимая лица.

— Ты снова уйдёшь? К… К ним?

Чуть не зарычал от досады и беспомощности.

— Нет у меня никого, Слав! Клянусь. Это всё служба. Я не могу рассказывать, но клянусь — только ты!

…И шёпот смешался с поцелуями — суетливыми, жадными, сладко-солёными:

— Я так тебя ждала… Я верила! Я всегда верила…

— Я знаю. Знаю…

— Я так за тебя боялась…

— Я слышал, как ты звала…

— Спасибо…

— Прости…

Славка вдруг отшатнулась от него, вытаращив глаза:

— Х-х-х-х! — Зарёванное лицо вмиг просияло и стало таким умильным в этой почти детской загадочности. — Пойдём! — Схватила за руку, потащила куда-то: — Пойдём, пойдём! — Но у двери в закрытую комнату замерла, переходя на шёпот: — Только потихоньку…

…Руки задрожали, когда увидел его — карапуза в трусишках, властно раскинувшегося поперёк кроватки. Горло перехватило и потянуло вдруг опуститься на колени…

— Вот! — прильнув к плечу, с гордостью шепнула Славка. — Это Мирон. — И заволновалась вдруг: — Я знаю, ты не хотел… Но я сделала по-своему, и… В общем, вот. Это твой сын. Наш сын.

Гордеев тихонько рассмеялся, пряча растроганную мужскую слезу в её волосах:

— Спасибо… Спасибо, бестолочь непослушная…

И, сунув руку в карман, всё-таки опустился на одно колено. Наверное, глупо со стороны, но сейчас хотелось именно этого — лёгкости и глупостей. Как по уши влюблённому пацану. И Славка действительно по-детски восторженно зажала нос между ладошками, глядя то на колечко-цветочек, то на Гордеева.

— Блин, я такая дура… Как я могла подумать вообще, что ты… — Всхлипнула, собираясь, похоже, снова реветь. — Такая дура!

— Это что, ответ?

— Нет! В смысле да! Да, я согласна! Конечно!

И всё могло бы закончиться очень жарко… Но потревоженный голосами Мирон завозился, и Славка из растроганной девчонки мгновенно превратилась в матёрую кошку-маму. Скомандовала:

— Так, шуруй, давай, в ту комнату, иначе он тебя испугается спросонья. Давай, давай! Мы сейчас…

Буквально вытолкала его в коридор, явно бравируя своей женской властью. На что Гордеев только счастливо разулыбался и, прижав ухо к щели приоткрытой двери, услышал:

— Мирошка, крокодильчик мой масенький… Просыпайся сыночек! Просыпайся любимый. Там… папа приехал!

КОНЕЦ