и я провел ее так как проводил множество ночей до этого – собирал ее кошмары, пока она спала. Но мне все равно чертовски приятно наблюдать, как она идет по песку, и знать, что она пришла сюда за мной. Что она всегда будет приходить за мной и что теперь у меня есть право – и привилегия – всегда приходить за ней.

Подойдя, она улыбается мне, и эта улыбка освещает все ее лицо. Заставляет ее голубые глаза сверкать, а лицо сиять, и я никогда, никогда не буду принимать это как должное. Путь ко всему этому был слишком тяжелым – и я никогда не перестану быть благодарным за ее упорство, за ее доброту, за ее любовь.

Когда ее покрытая следами укусов рука ложится в мою руку, это как прекрасный сон. И таким же прекрасным сном кажется мне то, что она садится рядом со мной и прижимается к моему боку. За все мою гребаную испоганенную жизнь у меня никогда не было ничего лучшего, чем этот момент, и я впитываю его – впитываю ее.

– Как ты? – спрашивает она. Ее голос тих, но ее тело, прижатое к моему, кажется крепким. Полным магической силы. Настоящим.

Гибель Эмбер – это открытая рана среди моря шрамов, но, когда я обнимаю мою пару, эта душевная мука кажется чуть менее острой, а горе – чуть более терпимым.

– Со мной все хорошо, просто замечательно, – отвечаю я, потому что это правда, и я не хочу никогда лгать Клементине.

– Да, – говорит она с печальным вдохом. – Со мной тоже.

Я прижимаю ее к себе еще теснее, пытаясь вернуть ей часть той силы, часть того чувства защищенности, которые она дарит мне.

Я не знаю, срабатывает ли это, но чувствую, как она делает долгий медленный выдох и ее тело немного расслабляется.

– Я не хочу видеть сегодня мою мать, – шепчет она. – Я не готова.

– Мы это переживем, – говорю я ей, потому что мне тоже совсем не хочется видеть ее мать. После всей той боли, которую она причинила Клементине, после того, что она сделала с Каролиной, после того, как она обманом заставляла меня давать ей материал для создания чудовищ, чтобы продавать их в качестве оружия на черном рынке, я был бы рад никогда больше ее не видеть.

Но мне не приходится выбирать. Один из многих, многих недостатков Школы Колдер – это то, что мы мало что можем выбирать. Кажется, Моцарт думает, что последние двадцать четыре часа это изменят, но сам я настроен менее оптимистично.

Как будто, подумав о директрисе нашей школы, я тем самым призвал ее, на пляже, недалеко от нас, мерцая, открывается портал.

Похоже, прибыла кавалерия.

Клементина напрягается, и я прижимаю ее к себе еще крепче. Если бы я мог избавить ее от этого, я бы это сделал. Я избавил бы ее от всего, что причиняет ей боль.

Но – кто бы мог подумать – из портала выходит не мать Клементины, а Каспиан, нагруженный аптечками для оказания первой помощи и едой. За ним следуют несколько учителей Школы Колдер, и вместе они поднимаются, увязая в песке, в верхнюю часть пляжа, меж тем как портал закрывается.

Как и все в этой школе, это кавалерия второго сорта.

– Клементина! Джуд! – кричит Каспиан, заметив нас. Он пытается ускорить шаг и падает ничком, уткнувшись лицом в большой пакет картофельных чипсов с маринованным чесноком. – Мы пришли, чтобы спасти вас!

– О, ты так это называешь? – тихо бормочу я.

Клементина тыкает меня локтем в ребра.

– Веди себя прилично, ведь он старается помочь.

Я в ответ закатываю глаза, но оставляю свой сарказм при себе, как она и просила. К тому же не Каспиан виноват в том, что последние двадцать четыре часа прошли именно так, а не иначе. Если ему хочется думать, что он спасает нас, то я далек от того, чтобы разубеждать его.

Мы смотрим, как он встает, делает два шага и опять падает.

– Пошли, – говорю я, помогая Клементине встать. – Давай спасать этих горе-спасателей.

Боюсь, если мы предоставим его самому себе, то он, чего доброго, расшибется – не говоря уже о том, что мы застрянем здесь до следующего урагана. Мы спускаемся по пляжу к ее кузену, и пока я помогаю ему встать на ноги, Клементина подбирает все припасы, которые он на своем пути уронил на песок.

– Я так рад, что вы все здесь! – восторженно восклицает он, когда мы доходим до остатков стены. – Я знаю, это было ужасно, когда вы сидели здесь без электричества, но не беспокойтесь. Скоро сюда прибудут все остальные, и мы все приведем в норму.

Если под приведением всего в норму он имеет в виду возвращение к тем паскудным порядкам, которые царили здесь прежде, то пусть лучше все остается как есть. Мы бы совершенно точно предпочли этот вариант.

– Кто такие эти остальные? И где моя… – голос Клементины срывается, но я знаю, что она собиралась сказать.

Как, ясен пень, и Каспиан.

– Твоя мать в полном порядке, честное слово, – заверяет он Клементину. – Она собиралась явиться, но некоторые проблемы, возникшие в последнюю минуту, задержали ее и моего отца на складе. Но скоро ты ее увидишь. Нам только надо всех собрать и…

На этот раз замолкает уже он сам.

– Мы нашли всех, кого смогли, – говорит ему Клементина, и голос ее звучит хрипло. – Мы перенесли все тела, которые смогли, в спортзал. Местоположение всех остальных останков отмечено. Полный их перечень есть у Дэнсона.

Она дрожит, и я знаю, что сейчас она думает об Эмбер и обо всех остальных, которым мы не смогли помочь.

– Нам надо отправить нескольких учителей на поиски Жанов-Болванов, – говорю я, успокаивающе потирая спину Клементины. – Они где-то прячутся, но многие из этих смертей – это их вина.

– Многие? – У Каспиана округляются глаза. – А сколько всего было смертей? И что именно они сделали?

Я даже не знаю, что на это ответить, так что просто качаю головой. Я знаю, что в конечном итоге мне придется рассказать об этом, но только не сейчас, когда я все еще ясно вижу то гребаное чудовище, сжавшее зубами Эмбер.

Клементина переминается с ноги на ногу, словно собирается ответить на вопрос, на который тяжело дать ответ, но прежде чем она успевает это сделать, до нас доносится голос Анри.

– О-о-о, завтрак! – Я поворачиваюсь и вижу, как Анри и двое других мужчин в бархатных домашних куртках и тапочках с монограммами