ведаешь… – Блискун тоже слегка замялся. – Хотели бы мы знать хотя бы то… Винишь ли ты их в смерти Улеба Мистиновича.

– Могу сказать то же, что сказал на Святой горе, – с замкнутым видом ответил Святослав. – Никому неведомо, как вышло то дело. И пока я не знаю, какая на ком вина… я не могу винить никого, а особенно моих верных людей.

– Но если кто-то показал на Девяту и Грима, будто они увезли Улеба на смерть, а Градимир исчез в ту же ночь, что и Игмор с братией… Может, ты примешь у нас виру на случай их вины, и тогда мы будем знать, что у нас с тобой мир?

– Я? Виру?

– Ну да. Мы готовы, – Блискун оглянулся на Истоту, и тот кивнул, – выплатить тебе по четыре гривны серебра с каждого, то есть за каждого из наших родичей, то есть за Градимира и Девяту, как если бы они были виновны, хотя мы тоже не думаем, что они виновны. И мы будем знать, что наши роды чисты перед тобой, и ты… если возникнут еще какие раздоры… будешь нам другом и защитой.

Это путаное объяснение не слишком прояснило дело, и Святослав по привычке огляделся, отыскивая кого-нибудь из умных ближиков, чтобы растолковали.

И такой нашелся.

– Они хотят, – вполголоса пояснил Болва, придвинувшись к уху, – дать тебе серебра, чтобы ты защитил их от Свенельдича. Ведь те семеро – твои люди, тебе скорее прилично их простить и взять виру серебром. Свенельдича на это склонить едва ли выйдет.

– Ты – глава княжеского рода, – подхватил Блискун, – и если ты примешь виру, то кому другому требовать иной мести будет незаконно.

– Только будет нехудо заручиться согласием и княгини Эльги, – вставил Ивор. – Без нее это будет не слишком надежная сделка.

Святослав и просители посмотрели на него с досадой: замечание было верным, но надежда уговорить Эльгу взять серебро за кровь любимого сестрича выглядела уж очень слабой.

– А мы к княгине Желькиных девок подошлем, Градимирову женку, мать, сестру, прочий бабняк, ваш тоже, – предложил Болва. – Пусть-ка они всей толпой ей в ноги рухнут и плач подымут – смилуется она, откажется от кровной мести.

– Если Свенельдич до них доберется, то все, карачун парням, – добавил Истота, чьи светлые глаза светились почти детской печалью. – Не помилует, головы с плеч снимет. А наши парни коли и виноваты, так Игмор небось их на злое дело подбил. Да и тот для тебя радел, ему-то что с того Улеба? Хоть ты за них постой, княже, они ж тебе служили, за твоим столом сидели.

Святослав молчал, рассматривая сыновей боярских. Они верно рассудили: у князя вину родичей можно выкупить за серебро и в нем обрести защиту от другого врага, с которым так легко не столковаться.

– Ну и что я с вашим серебром делать буду? – ответил князь чуть погодя. – Слышали, что Свенельдич-старший у матушки в гриднице сказал? Всех, сказал, найду, хоть они в землю заройся, и со всех головы сниму. Серебром его не прельстить.

Сыны боярские переглянулись.

– Ну хоть ты за нас постой… – начал Блискун.

– Погодите. – Святослав движением руки остановил его. – Нынче поздно уже… Завтра я на лов собираюсь. Поедете со мной – там еще потолкуем.

* * *

Близ Вышгорода Святослав ездил на ловы еще ребенком и знал его угодья не хуже, чем Кловский бор. Ивор спрашивал, нужно ли ему ехать, но Святослав дал понял: ни к чему утруждать старые кости, сам не заблужусь. Воевода кивнул, будто его это мало занимает, но Святославу хватило проницательности понять: Ивор, верный решению не вмешиваться в распрю, не хочет слышать ни слова из тех разговоров, что князь поведет со своими надежными соратниками. Принадлежа к старшему поколению, в память Ингвара, Ивор крепко держался за Эльгу, а значит, и за Мистину, но так же хорошо понимал, что за Святославом будущее и старался не испортить его для своих сыновей.

Ивор послал с князем несколько отроков – показать, на какие поля ходят вепри и где они должны отлеживаться днем после кормежки. Вчера прошел легкий дождь, на влажной земле следы острых копыт были ясно видны. Объехали несколько полей, выгнали с два десятка вепрей из оврагов, взяли рогатинами десяток молодых, двух-трехлетних кабанчиков. Один, раненый, ушел, и Святослав не удержался – пустился верхом, с собаками, в погоню. А однажды, пока выводок поросят, визжа и наступая друг на друга, пытался пересечь открытое место и спастись в другой части леса, прямо на ловцов оттуда выскочили два молодых лося с небольшими рогами.

Только вечером, когда низинные поля уже были полны кисельного-белого тумана, Святослав с гридями вернулся к назначенному месту сбора – большой поляне со старыми кострищами, где ловцы разделывали добычу и обедали. Здесь уже горел большой костер, возле него стоял котел горячей каши, лежали на расстеленном полотне караваи хлеба и нарезанное сало, стоял немаленький бочонок пива. А посреди этого сидела на чурбаке, словно лесная хозяйка, Речица, в таком же красном платье с шелковой отделкой и золотой застежкой под горлом, в каком вчера разливала пиво на пиру в Вышгороде. Только повязала холщовый передник, чтобы не испачкать подол.

– А ты здесь откуда? – усмехнулся Святослав.

– А кто бы вам поесть приготовил? – так же насмешливо ответила она. – С мясом еще вон сколько возни. Поешьте и занимайтесь хоть всю ночь.

Вечер выдался теплым, с ясного неба помигивали звезды. Вышгород был недалеко, но Святослав сегодня возвращаться не хотел. На вольном воздухе, после дня в лесу, ему стало легко, давящие мысли отступили. Но лица Истоты и Блискуна, тоже весь день тыкавших рогатинами в дичь, не давали забыть о делах надолго. Пока он здесь ловит поросят, в Киеве старый могучий вепрь вострит рогатину на него самого, в жажде отомстить за своего поросенка…

Отроки разделывали туши, отдали собакам внутренности, часть мяса положили в яму запекать – это будет к утру, часть порезали мелко и стали печь над углями. Поев каши в ожидании мяса, взялись за ковши и рога. Речица разлила пиво и подала Святославу рог с таким же важным видом, будто не поляна была вокруг и не сосны темнели, а резные столбы гридницы.

– Тебя твой отец прислал? – спросил Святослав, когда она уселась на кошму возле него, как будто так и надо.

Несмотря на две последние ночи, он сомневался, стоит ли ей доверять. Мысли и поступки женщин всегда были для него непостижимы, поэтому он никогда на них не полагался. Собственную мать он всю жизнь