поджатая губа и уверения, что «точно хорошо… ну… иногда плохо».

Припозднился, потому что у приятеля заигрался в видеоигру. И время не заметил.

Вполне логичная история для мальчишки десяти лет.

Болтать с ним легко и не напряжно, хотя я не особенно люблю детей, на самом деле.

Всю жизнь живу одна, с тех пор, как бабушка с дедушкой умерли.

И в последние годы, особенно после детдома, кайфую просто от одиночества.

И не надо мне никого, хорошо так, когда никто в спину не дышит, разговорами не отвлекает.

После шести лет в детдоме – это прям ценно очень.

Работа у меня адская, но я ее люблю. И не представляю, что могла бы, например, выйти замуж, там, детей завести… Не хочу.

А, так как реанимация у нас взрослая, детей везут в детскую сразу, то я и по работе с ними не сталкиваюсь. Опыта мало, короче говоря.

И потому с Ванькой-встанькой разговариваю, как привыкла, по-взрослому, не делая скидок на его возраст и прочее. И он, похоже, это оценил и даже уважением ко мне проникся… Ну, я так думаю.

Подъезд общаги , естественно, не оснащенный лавочками и прочими вещами, удобными для постоянного сидения и воздействия на нервы жителям, выглядит мрачновато.

Фонарь снаружи не горит, внутри, насколько можно видеть по лестнице – тоже света нет.

— Ну, ты иди, — шмыгает Ванька, — тут я сам уже.

Я еще раз смотрю на черные окна подъезда, потом решаю:

— Давай, до квартиры доведу уже. А то телефона у тебя нет, мало ли, какой утырок на лестнице встретится…

— Ага, — резонно возражает Ванька, — а обратно сама пойдешь по темнотище, тоже мало ли кто встретится… у нас тут полно…

— За меня не бойся, — успокаивающе подмигиваю я, — я – везучая.

— Ага… — опять хмыкает Ванька, затем косится на черный подъезд… И кивает.

А я, смиряя неуместную жалость, остро резанувшую по сердцу, первой открываю дверь.

— Какой этаж?

— Пятый… Лифт не пашет уже третий месяц…

— Весело…

Мы идем, болтая довольно громко, чтоб разогнать черноту и прячущихся в ней вурдалаков.

Я подсвечиваю фонариком ступени. Грязища, шприцы использованные, бутылки. Вонь от мусоропровода.

Как они тут живут?

И Ванька каждый день тут ходит?

Не твое дело, Ань. Не твое.

Сколько их тут, таких вот? Всех не пожалеешь… Тебя никто не пожалел.

Мы доходим до пятого, останавливаемся у ветхой двери, обшитой дермантином.

— Ну все, я дальше сам, — поворачивается ко мне Ванька, — спасибо, Ань… Ну, короче…

— Да все путем, — успокаиваю я его, параллельно вызывая в приложении такси. Хватит, нагулялась я чего-то по темноте.

На экране показывается машинка и сообщение, что такси будет у меня через десять минут. И то хорошо, сюда, в жопу мира, особо не любят ездить.

Я киваю, уже, практически, разворачиваясь, когда дверь Ванькиной квартиры распахивается и оттуда вываливается пьяный в дымину мужик. Он смотрит на меня мутными глазами, переводит взгляд на Ваньку.

— Это че такое тут? — ругается он, — а ну, пошли отсюда!

— Сам иди! — неожиданно звонко и четко отвечает Ванька, — нефиг тебе тут делать!

— Че? — удивляется мужик, а потом делает движение, чтоб поймать Ваньку, но путается в ногах и с воплем летит вниз с лестницы.

Ну, может, не сам летит. Может, я ему пинка даю для ускорения…

Внизу пролета мужик вяло матерится, пытаясь встать. Судя по всему, особо он не пострадал. Ну и хорошо.

— Мам! — орет в квартиру Ванька, — мам!

Он смотрит на меня смущенно и стыдливо, понимая, что зрелище вообще неприглядное, и переживая из-за этого, но я тоже кое-чего повидала и как раз в его возрасте, так что таким уж точно меня не удивить.

Улыбаюсь, посматриваю на экран телефона. Мужик внизу перестает материться и теперь мирно храпит.

— Ванька! — раздается из квартиры пьяный женский голос, — сынок… А ты чего так долго? Уроки дополнительные были в школе?

Офигеть, мамаша, конечно. Время уже за второй час ночи перевалило, а она даже и не заметила ничего…

Ванька тоже понимает, что ситуация тупая и стыдная, а потому торопливо идет в квартиру:

— Мам! Все нормально!

В коридоре появляется женщина, высокая и стройная. И когда-то, скорее всего, очень красивая. Бывает такое, что даже за годами беспробудного пьянства видно, какой человек был раньше.

Так вот, мама Ваньки раньше была, судя по всему, нереальной красоткой. Но это было давно.

Теперь передо мной просто рано постаревшая пьяная женщина.

Она переводит бессмысленный взгляд с сына на меня, потом обратно.

— Это кто, Вань? Подружка твоя?

— Ага, типа того, — быстро кивает Ванька, косясь на меня, — иди ляг.

— Ой… А я же поесть еще не приготовила… Там Роберт пиццу принес, будешь?

— Да щас, — рычит уже Ванька, раздосадованный этой сценой, — эту пиццу можно жрать только если хочешь на толчке провести всю ночь!

— Сынок… ну зачем ты так? — голос у нее заплетается, ноги тоже, еле стоит.

— Иди ляг! — отрывисто приказывает Ванька.

— Ой… Командир, — с хвастливой и жалкой пьяной гордостью заявляет его мать и послушно идет вглубь квартиры, — прямо, как его папаша… Ур-р-род…

Я смотрю в экран, делая вид, что сильно занята отслеживанием заблудившейся тачки и не заметила ничего такого.

Но Ванька не собирается прятаться.

— Ты прости, мама… Она… Не всегда такая… — бормочет он, опять стыдливо отводя взгляд.

А мне снова становится его остро жалко.

И не потому, что навевает ненужные ассоциации, с этим у меня проблем нет…

Но просто…

Не должен ребенок приходить домой в два часа ночи.

Не должен ребенок видеть свою мать вот такой.

Не должен открывать пустой холодильник с кусками позавчерашней пиццы и бутылками пива.

Не должно такого быть! Не должно, черт!!!

Не знаю, что мной движет в этот момент, но делаю то, что считаю нужным.

Выгребаю из кошелька все наличные. Там немного, но сегодня выдали аванс на работе, и я сняла деньги по дороге домой в круглосуточном банкомате.

— Вот, — сую стопку купюр Ваньке в руки, — здесь немного, но хватит на еду. И на телефон простенький. Чтоб, если вдруг опять пойдешь ночью… Но лучше не ходи, ладно?

— Да ты чего? — он краснеет, пытается мне вернуть деньги, но