видела, как потемнели ее глаза, как своей жизнью зажила длинная коса, принявшаяся извиваться точно змея и подниматься в воздух, она даже не заметила, как поднялся ветер. Сначала он просто дул, но вскоре усилился до бури. Полетели сухие ветки, сор и листья. Василиса повела руками, и от этого движения весь сор, а за ним и крупные ветки, и даже вывернутые с корнем старые деревья полетели к дубу, чтобы обрушиться у его корней.

Василиса больше не слышала мертвых голосов и позволяла себе все сильнее и сильнее отступать спиной под сень могучих деревьев, а перед ее лицом вырастали огромные горы поваленных деревьев, комьев земли и камней.

Ветер постепенно затихал, а Василиса так и отступала шаг за шагом и, лишь когда светящееся озеро и дуб, скрытые теперь за буреломом, окончательно исчезли с глаз, повернулась и побежала.

– Эй! – окликнули ее раньше, чем она успела пробежать несколько шагов. – Василиса!

Василиса остановилась. Сердце продолжало биться так сильно, словно она еще вызывала бурю, но плакать уже не хотелось. Взглядом нашла едва белеющий в темноте череп, да и то, лишь когда он мигнул огнем.

– Что с тобой? – озабоченно произнес Найден, когда она подошла и взяла его в руки. – На тебе лица нет!

Василиса лишь горько усмехнулась. Лицо у нее было, но она и сама теперь не знала: свое оно или в ней все видят юную Марью Моревну. И Кощей. Особенно он.

Глава 14

– Ну что, как мы теперь вернемся? – Найден и так и сяк пытался расшевелить Василису, но та просто брела по тропке обратно, словно и не слышала вопросов. – Может, вихрем унесешь нас? Или нет! Щелкнешь пальцами – и мы уже у ворот, а?

– Время до рассвета еще есть – ногами дойдем, так сподручнее, – наконец буркнула Василиса. – Не стоит тревожить чащу без надобности.

На некоторое время Найден замолчал, но надолго его не хватило.

– Что ты видела, Василиса? – шепотом спросил он. – Что там, в сердце чащи? Ты видела что-то особенное?

Похоже, он уже жалел, что остался ждать в лесу.

Василиса вспомнила свою битву с Марьей Моревной, вспомнила, как смотрела на отражение батюшки в зеркале озера, как боялась и мечтала коснуться жизни и смерти Кощея и до сих пор не знала, что там, в сундуке. То самое сердце, разбитое Марьей, или что-то другое? Черный дракон и сейчас дремал у нее в груди, словно лишь ждал, когда понадобится. И Василиса точно знала: пройдет время – и с драконом там поселятся другие звери, в которых она сможет оборачиваться. Раз уж Марьина сила проснулась в ней, то теперь не уснет.

– Видела, – наконец ответила Василиса. – Описать не смогу, Найден. Не умею я так говорить ловко, уж не обессудь.

И пришлось черепу довольствоваться этим. Пусть и полыхнул он глазами недовольно да принялся бормотать о несчастной судьбе, но Василиса осталась глуха к его стонам.

– Рассветет скоро, – снова начал Найден, убедившись, что Василиса его не слушает. – Что, если не успеем? Что ты решила с Белоликой, как убить ее собираешься?

Василиса вздрогнула.

Во время битвы с Марьей она не раз и не два оказывалась в шаге от смерти, но не только своей, но и своей соперницы. Толкни она ее в озеро или ударь хвостом посильнее, плюнь огнем, когда Марья Моревна случайно подставила нежную шею!.. Но ничего этого Василиса не сделала. Она боялась навредить пусть и давно умершей да еще и расколотившей на мелкие осколки сердце Кощея, но выглядевшей такой живой женщине.

И поняла тогда Василиса, что не сумеет она убить Белолику. Потому и не торопилась к Кощееву двору: уж больно было страшно службу не сослужить.

– Попрошу у скатерки поросенка жареного, а Белолику отпущу. Пусть бежит, авось сумеет скрыться, – наконец произнесла Василиса. – И не смотри на меня так осуждающе: не сумею я живого человека, пусть и поросенка, убить!

– Вот эту вот змеищу?! – возмутился Найден. – На что она мне дочь, хоть и в том я сомневаюсь все чаще, но я бы не пожалел. А ты жалеешь?

– Не жалею, – вздохнула Василиса. – Рука не поднимется.

И снова замолчал череп, но с укором таким, что прямо руки жгло. Василиса уж подумывала новый дрын для него подыскать, но времени и впрямь оставалось мало: небо потихоньку серело, и уже вот-вот должен был прискакать Ясный День, а за ним и Кощей.

Василиса увидела, как впереди сияет светящимися глазами черепов частокол, и ускорила шаг. Пока глаза не потухли, не прискачет Ясный День, значит, и с Белоликой Василиса успеет. Благо скатерка подвести не должна, что до колдовства, то Василиса им насквозь пропахла в сердце чащи.

До ворот она добралась быстро. Едва коснулась рукой костей, как тотчас они без скрипа распахнулись, и Василиса шагнула во двор.

Сначала она надумала со скатеркой решить и печеного поросенка заказать. Печь нужно растопить, будто она сама поросенка зажарила. Кощей ведь не царевич какой – его одними словесами вокруг пальца не обведешь. Навьего царя обманывать было страшно, но Василиса крепко запомнила, что он сказал про обман в своем царстве. Каждый мог лгать – от царя и до последнего упыря. Чай Василиса не хуже упыря!

Но только она до середины двора дошла, как вдруг почувствовала острую боль в щиколотке. Она охнула и дернула ногой, лишь после этого глянув на обидчика. И не поверила своим глазам. Пока она ломала голову, как спасти Белолику от незавидной участи, мерзкая сестрица подкараулила ее во дворе, подобралась ближе и, уличив минутку, цапнула за ногу.

До сих пор Василисе удавалось избегать укусов домашним скотом: ее не кусали и не лягали кони, к ней ласкались даже злые и голодные сторожевые псы. Сколько пытались Власта и Белолика раздразнить соседского пса – все без толку! Коровы и козы не бодали и не кусали, и свиньи тем паче. И оттого так опешила Василиса, когда беленькая круглая свинка, какой стала Белолика, вдруг пребольно цапнула ее за ногу.

Белолика тотчас отскочила, но не стала даже убегать. Плюхнулась в сухую пыль, когда-то бывшую лужей, и уставилась на Василису наглыми глазами с короткими белесыми ресничками. Весь вид поросенка так и кричал, что Белолика отлично знает Василису и ее метания.

«Ничего ты мне не сделаешь», – видела на мордочке поросенка Василиса и готова была поклясться, что свинья улыбается.

Василиса была уверена, что пусть и не простила мачеху и сестер: такое простить было никак нельзя, то хотя