полную силу. Уже нигде не видно снега, на берёзах набухли почки, на газонах начинает зеленеть первая трава. Я вдруг увидела, что вокруг городских клуб копошатся работники, высаживая в землю горшочки с цветущими тюльпанами.

Жизнь будто течет мимо меня, не задевая и не радуя.

– Держись, Динь-Динь! – Сима через стол протягивает мне руку и я прижимаю её пальцы. – Ты сильная, справишься!

Я подаю на развод. Это оказалось проще, чем я думала, но проблема в другом: чтобы решить вопрос в досудебном порядке, нужна подпись Глеба и его согласие. А он категорически против. Муж забрасывает меня звонками и смс, караулит у городского дома, не дает дышать.

Мне все же приходится ехать в коттедж за вещами. Не собираюсь оставлять свои картины Алле Борисовне. Специально выбираю время, когда никого не должно быть дома. Но, увы, когда я снимаю картины с рамок и сворачиваю в трубочку, чтобы уменьшить объем, в мастерской появляется муж.

«Откуда он узнал, что я дома?» – пронзает мою голову вопрос.

Возможно, доложила охрана коттеджей, но Глеб не успел бы доехать.

– Дина, не дури! – с порога заводится он. – Ну, прости меня, козла! Я не думал, что так все сложится! Мне никто не нужен, кроме тебя.

Он бросается ко мне, я отшатываюсь, картины с тихим шелестом валятся на пол.

– Зато мне теперь не нужен ты. Как представлю… ты и она… брр… – я передергиваюсь от омерзения. – Я могла бы даже понять тебя. Ошибки юности, что ж, бывает. Но ты два года! Целых два года у меня за спиной…

– Я порву с Маргаритой! Клянусь! – Глеб хватает меня за руку, пытается обнять.

– А что с ее девочкой? Разве она виновата, что у нее такой дерьмовый отец? Ты и твоя мама… будьте вы…

Я не договариваю. Слезы душат меня, лишают силы и смелости.

– Я выплачу все алименты до рубля. Я не знал о ее рождении, Ритка ничего не сказала. Она же вышла замуж.

– Но, когда она сказала, ты ничего не сделал. И как теперь повернешь обратно? Ты же два года был девочке отцом!

Глеб обхватывает голову руками и трясет ею, как большой пес. На его лице написано такое отчаяние, что вся моя решимость падает на колени. Еще недавно размеренная жизнь превратилась в настоящий ад для всех. Пожалуй, только Маргарита в выигрыше.

Я выпрямляюсь, смахиваю с ресниц слезы.

– Прости, дорогой, но твой поезд уже ушел. У меня новые отношения и новая жизнь.

Глеб сверлит на меня остановившимся взглядом. Я стараюсь на мужа не смотреть, собираю с пола трубки картин, укладываю их в специальный контейнер.

– Какие еще отношения? Что ты несешь?

– Обычные, – я выпрямляюсь. – Тебе можно, а почему нельзя мне?

Я говорю это с вызовом, с гордо поднятой головой, а у самой поджилки трясутся: уже видела Глеба в бешенстве, когда он ударил Влада, не контролируя себя. И тут соображаю, дома никого нет, я полностью в его власти, и начинаю отступать к выходу.

Но и он не дурак, бросается наперерез, хватает меня за плечи.

– Никуда не пойдешь, пока все не расскажешь! – рот мужа кривится, оголяя зубы. – Сначала ночевка в отеле с сосунком Владом, потом твой шопинг, исчезновения из дома, а теперь, видите ли, отношения. Когда это началось, признавайся?

Глеб с трудом держит себя в руках. Я вижу, как тяжело ему дается тихий тон, но подавляю безумный страх, который кипит в груди, мешает сделать полный вдох, смотрю прямо в глаза мужа. Они бешено сверкают в полумраке мастерской, злые, влажные, с белками, налитыми кровью.

– Ты тоже мне все расскажешь? Как изменял два года, как врал и изворачивался, как скрывал второго ребенка?

– Дин-а-а-а…

Звериный рык вырывается из горла Глеба, я сжимаюсь, и тут вздрагиваю от воспоминания: мне плохо, живот разрывает боль, я с трубкой у уза умоляю мужа приехать, он отказывается, а на заднем фоне женский голос.

– Погоди, милый! А когда я тебе позвонила и сказала, что мне плохо и нужна помощь, я слышала женский голос. Получается, ты в тот момент был не в командировке, а… О боже! – я взвизгиваю и резко сбрасываю с плеч его руки. – Какой же ты подлец!

Глеб теряется и отступает. Я тут же пользуюсь моментом и ныряю в появившуюся щель. Мне уже ничто не нужно: ни картины, ни вещи. Одного желаю: унести из этого дома ноги.

Но не успеваю добежать до выхода, муж нагоняет меня, хватает за локоть, дергает на себя, прижимает спиной к стене. Я не могу пошевелиться, паника усиливается, адреналин шумит в ушах, туманит сознание.

– Дина, любимая, – горячее дыхание щекочет мне кожу и вызывает дрожь. – У нас же все было хорошо. Ты хотела ребенка. Я готов. Давай прямо сейчас сделаем.

– Пусти меня! Иначе…

Я вытягиваю шею, пытаюсь избежать контакта, но Глеб сильнее. Он находит мой рот, впивается в губы. В этом поцелуе нет ни нежности, ни страсти, только попытка удержать меня насильно, утвердить власть надо мной.

И с этим чудовищем я прожила восемнадцать лет? Его я жалею, пытаюсь понять, из-за него мучусь чувством вины? Не бывать этому!

Я расслабляюсь, повисаю на руках мужа, и он попадается в ловушку: отстраняется, начинает расстегивать пуговицы на блузке… И в этот момент я поднимаю колено и бью его. Мечу ему в пах, а куда попадаю, не знаю.

Но Глеб с воплем складывается пополам. Я обегаю его, несусь по коридору, выскакиваю во двор.

Влажный ветер бросает в лицо морось дождя, но я даже не замечаю его, несусь, как безумная, к воротам, выскакиваю за них. Резкий визг тормозов бьет по голове, как взрыв гранаты.

Ничего не соображая, я отпрыгиваю на обочину, спотыкаюсь, падаю на мокрую траву прямиком головой на асфальт. Боль иглами разносится по всему телу, мушки мелькают перед глазами, на миг полностью теряю ориентацию. Не понимаю, где небо: а где земля и что со мной происходит.

Надо мной наклоняется женское лицо, но не узнаю его, оно расплывается белесым пятном.

– Дина, Дина, что с тобой? – слышу голос свекрови.

– Не трогайте меня! Пожалуйста!

Истеричные рыдания рвутся из груди.

– У тебя ранка, нужно обработать, – не сдается Алла Борисовна. – И одежда мокрая. Давай, я помогу тебе встать.

Она протягивает руку, я опираюсь на нее и поднимаюсь. Колени все еще дрожат, ноги подкашиваются, голова кружится. Приходится принять помощь. Свекровь сажает меня в машину, вытаскивает аптечку, прикладывает к ранке на затылке стерильную салфетку.

– Пить…

– Конечно, дорогая.

Она подает мне бутылку и