Сами же себя за свои деньги угробили!

— Угу. Ребенок-то родится, да только потом вы его придушите, пожалуйста. Он же «проклятый»! — с сарказмом произнесла вслух, обращаясь не то к Ирине, не то к этой самой повитухе, пусть они и не могли меня слышать. — И да, в договоре про то, что мать останется живой, речи не было. Удобно!

Вот так вот две сестры продали квартиру, в которой жили, чтобы расплатиться с бабкой из глухой деревни, и оказались в мрачном, богом забытом месте.

Я нашла диалог, как Марьяна предлагала Ирине купить с собой детские вещи, но та возразила: «Плохая примета покупать заранее!»

Угу. Плохая примета рожать ночью в глухой деревне без элементарных удобств в виде кровати. А покупать необходимый минимум — это благоразумие.

И, тем не менее, после того, как я около часа вчитывалась в строчки на экране смартфона, я невольно начала чувствовать, что обе эти женщины действительно мне родные.

Перед глазами встали розовые волосы, разметавшиеся по грязному матрасу, то, как я держала Ирину за руку, когда свет в хижине вдруг отключился. Меня запоздало начало накрывать горе. В горле встал ком, слезы выступили на глазах, и я их сердито вытерла рукой.

Нет, все еще не время раскисать.

Ведь было совершенно непонятно, как в теле одной из сестер оказалась при этом я. И как мне теперь жить дальше. Жилья нет. Сколько денег осталось на карте после перевода бабке из Песье — неясно. Других родственников у Ирины и Марьяны Березиных, судя по всему, не было. А может, и были, но они с ними не общались.

Отложив телефон в сторону, я наклонилась над малышкой. Смогу ли я отдать ее кому-то? А если не отдавать, смогу ли я оставить ее? Будет ли ей так лучше?

В голове вдруг вспыхнул безумный план. А что, если выдать ее за свою дочь? При мысли об этом даже сердце забилось чаще. Я закусила губу, сомневаясь и в то же время отчаянно желая, чтобы это сбылось.

Мол, куда сестра уехала, не знаю, а я вот родила. На учете по беременности не состояла, рожала дома…

По крайней мере, своего оставить будет куда проще, чем взять опеку над ребенком, пусть и сестры, не имея при этом ни жилья, ни работы. А там… получу какие-нибудь пособия, причитающиеся выплаты, потом уже разберусь, что же такое со мной произошло и почему я сейчас чувствую себя так, словно попала в какое-то кривое отражение собственного мира.

Когда малышка проснулась в следующий раз, я уже успела не по одному кругу обшарить все сайты с продажей вещей из рук в руки и даже нашла несколько хороших объявлений прямо тут, в Лебяжьем. Продавали детскую одежду, как раз на таких младенчиков, как у меня.

Если мне придется идти с ребенком по инстанциям, чтобы зарегистрироваться, то нужно, чтобы малышка выглядела не как украденный нищенкой ребенок, а как любимая желанная дочь матери-одиночки.

Позвонив по нужному номеру, договорилась, что принесу в оплату две пачки подгузников нужного размера и марки. По крайней мере, за памперсы я, если повезет, смогу расплатиться картой, а вот единственные наличные — пока лучше поберечь.

Все прошло даже лучше и спокойнее, чем я предполагала. Поселок был маленький, так что из конца в конец добежать можно было минут за десять-пятнадцать. Укутав маленькую в одеяло, смогла и сходить до магазина, и выменять нужные вещи, так что к концу дня у меня уже было все необходимое на первое время. Пара распашонок, пара трикотажных комбинезончиков, теплый осенний костюмчик и даже, хвала всем богам, собственная пачка подгузников.

Ужин заказала в том же хостеле, где остановилась. Быть может, это было чуть подороже, чем пытаться заварить самой какую-нибудь лапшу быстрого приготовления из магазина, но раз уж я теперь стала кормящей матерью, лучше было питаться более здорово.

«Завтра утром уже буду разбираться с тем, как получить документы», — мысленно пообещала я себе, засыпая рядом с малышкой.

***

Приподнялась на локтях от странного шороха в коридоре. На улице светил фонарь, и от растущих у хостела деревьев по комнате гуляли странные причудливые тени.

Встала с кровати, подошла к двери, приложив к ней одно ухо.

— Я чувствую, ты там… — прошелестело за дверью. — Слышу твое дыхание.

Испуганно дернулась, отступая на шаг, зажала моментально вспотевшей ладонью рот. Кто это? Опять эта тень, что преследовала меня раньше?

— Нет, стой… — в шепоте проскользнули умоляющие нотки. — Не отдаляйся. Мне плохо без тебя, ужасно плохо…

— Кто это? — дрожа от волнения, спросила я. — Зачем вы меня преследуете?

— Я преследую? — голос вдруг расхохотался. — О, нет, нет, нет, нет, нет… Это ты меня преследуешь, снишься мне. Ты мое наваждение, мой самый сильный наркотик, моя самая большая слабость, ты — моя…

Тяжело сглотнула ставшую вмиг вязкой слюну. То, с какой страстью говорил этот человек, что-то переворачивало внутри, грудь сдавливало от зашкаливающих эмоций.

Что-то вроде прыжка с высоты в воду, когда от ужаса захватывает дух, но вместе с тем тебе нравится этот ужас и хочется испытывать его снова и снова.

Я не знала ни кто там за дверью, ни как он выглядит, мне было безумно страшно и одновременно… интересно? И это глупое любопытство заставляло меня отвечать:

— Как вы нашли меня здесь?

— Ты слушаешь, что я говорю, или нет, глупая девчонка? — неожиданно рассвирепел незнакомец и вдруг ударил по двери так, что у хостела затряслись стены. — Это же ты мне снишься!

«Снюсь?» — эта мысль эхом прокатилась по сознанию, а затем я наконец открыла глаза и действительно проснулась.

Глава 5

Нужно было вставать. Третий день в постели сводил Мирослава Барса с ума, но он держался, хотя знал, что могло ему помочь. И это нечто так манило, звало…

Просто протяни руку, и вот оно — облегчение, освобождение, сладкий восторг, проникающий в каждую клеточку его истерзанной души.

Выпустить проклятье, позволить ему победить снова. Ведь иначе он просто не сможет встать. Но какое же отвращение при этом вызывает мысль о том, что после он увидит в зеркале ванной свое искаженное тьмой отражение, вызывающее только ненависть.

А ведь когда-то он смеялся над этим. Считал, что ему даже повезло, что проклятие делает его сильнее. Но тьма ничего не дает