Солнечный свет, ласкающий меня, как теплое объятие.

И в центре всего этого — мальчик.

Мальчик с ямочками на щеках, с нежностью в безоблачных голубых глазах и оранжевым цветком в руке.

«Он яркий, как солнце. А солнце яркое, как ты».

Да.

Первая любовь.

Юная, нежная, прекрасная любовь.

Жизнь продолжается и бросает холод в лицо, но это никогда не погасит тепло той первой искры.

В глазах Пита блестят слезы, когда он обнимает Мэтти за плечи и прижимает его к себе.

— Ты не можешь вернуться назад, дорогая, — говорит он мне. — Ты не можешь ничего изменить. Прошлое не вернешь. Если веришь, что это возможно, то никогда не двинешься вперед.

— Так что, — добавляет Мэтти, — остается только одно.

— И что же? — спрашиваю я, вытирая слезы на щеках.

Он тянется через стол, берет мою руку в свою и сжимает.

— Исцелиться.

ГЛАВА 39

МАКС

Болезнь диффузных телец Леви.

Диагноз отца был поставлен в самый тяжелый месяц моей жизни.

— У вашего отца так называемая «деменция с тельцами Леви», или сокращенно ДТЛ, — говорит мне молодой врач, светлые волосы которого контрастируют с его мрачными словами.

Я хмурю брови, когда меня охватывает беспокойство.

— Что это значит?

Доктор Шей откидывается на спинку стула напротив меня и смотрит на меня с сочувствием.

— Это разновидность прогрессирующего слабоумия. Название происходит от наличия аномальных белковых отложений в мозге, известных как «тельца Леви». Они воздействуют на химические вещества в мозге, что приводит к проблемам с мышлением, поведением и настроением. — Он делает паузу, чтобы дать информации впитаться. — Это отличается от болезни Альцгеймера, хотя симптомы могут совпадать. Ваш отец может испытывать зрительные галлюцинации, яркие кошмары, моменты повышенной бдительности и сонливости, а также двигательные симптомы, схожие с болезнью Паркинсона.

Ночные кошмары. Трясущиеся руки. Галлюцинации. Частая дремота. Потеря памяти.

Все это проносится сквозь меня, как циклон.

Тест за тестом не давали результатов, и я начал думать, что с отцом все будет в порядке. Возможно, я преувеличил его симптомы. Возможно, он становился старше, и с возрастом у него началась потеря памяти. Возможно, травма, вызванная потерей жены, в сочетании с его травмой, просто давали о себе знать. Возможно, у него просто были ночные кошмары, как у некоторых людей.

Проведя рукой по лицу, сжимаю челюсть и закрываю глаза.

— Как это исправить? — спрашиваю я, желая исчезнуть, раствориться. Я хочу, чтобы жесткий офисный стул превратился в зыбучий песок и поглотил меня. — Есть какое-то лекарство?

Вздохнув, доктор Шей наклоняет голову.

— К сожалению, лекарства не существует, мистер Мэннинг. Существующие методы лечения могут помочь справиться с некоторыми симптомами, но они не могут остановить прогрессирование болезни. Наша главная цель — обеспечить вашему отцу максимально возможное качество жизни, учитывая обстоятельства. Мы вместе разработаем комплексный план ухода с учетом его потребностей.

Он протягивает мне брошюру.

Я смотрю на нее так, словно это карта чужой страны, которую я не хочу посещать.

Лекарства нет.

Нет денег на лечение.

Мне повезло, что наш государственный медицинский план до сих пор покрывал его визиты в больницу и анализы, но я знаю, что он не покроет долгосрочный уход.

Есть только я.

Ни матери, ни брата, ни будущего.

Вернувшись домой, я провожаю отца в его спальню и помогаю ему лечь на кровать. Я сообщаю ему новости, точно так же, как четыре недели назад мне пришлось сообщить ему новости о Маккее.

Отец смотрит на меня остекленевшими глазами, его руки дрожат на коленях.

— Ты хороший сын, Максвелл, — говорит он мне. — Я… очень горжусь тобой.

Я не уверен, понял ли он все то, что я ему только что сказал, но думаю, это не имеет значения.

И в каком-то смысле я завидую своему отцу. Завидую ему, потому что однажды…

Он не вспомнит ничего из этого.

Я обнимаю его, не позволяя себе плакать. Отказываюсь сломаться, потому что я — единственная стабильность, которая у него осталась. Я должен быть сильным… у меня нет другого выбора.

— Думаю, мне нужно вздремнуть, — говорит он, кивая, глядя в окно. — Разбуди меня перед игрой твоего брата, ладно? Я хочу быть там.

Я отстраняюсь.

— Конечно, папа. Я разбужу тебя через час.

— Отлично, сынок. — Он забирается под одеяло и подтягивает ноги к груди. — Спасибо.

Я смотрю на него некоторое время, прежде чем выйти на улицу и рухнуть на крыльцо.

На прошлой неделе занятия в школе закончились, и я окончил ее с отличными оценками.

И это абсолютно ничего не значит, потому что я уже все потерял.

В поле моего зрения появляются два черных ботинка, я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с Шеви. Он стоит рядом со мной с двумя банками пива в руках, его золотистые волосы развеваются на летнем ветерке.

— Привет, — говорю я.

Он садится рядом со мной на крыльцо и протягивает мне пиво.

Я качаю головой.

Когда он вместо этого предлагает мне сигарету, я ненадолго замираю, прежде чем выхватить одну из пачки.

— Спасибо. — Я подношу свернутую бумагу к губам и наблюдаю, как он поджигает другой конец, прикрывая пламя ладонью. — Кстати, я серьезно, — добавляю я. — Спасибо… за все.

Кивнув, Шеви убирает зажигалку в карман.

— Не нужно меня благодарить. Соседи помогают друг другу.

— Ты всегда был больше, чем сосед.

— Ну, тогда не за что. — Он слегка улыбается мне, прежде чем посмотреть на другую сторону улицы. — Некоторые из моих самых приятных воспоминаний связаны с тем, как вы, двое детей, играли во дворе перед домом, бросали футбольный мяч, бегали через разбрызгиватели. Это напомнило мне мое собственное детство в Орегоне. У меня тоже был брат. Не близнец, он на два года младше меня, но он моя лучшая половина. Мой лучший друг.

Я не могу представить, чтобы у Шеви была лучшая половина. Он и так самый лучший.

— Вы все еще близки?

Его глаза тускнеют.

— Недостаточно, — говорит он, открывая бутылку пива, от которой я отказался, и делает большой глоток. — Он на кладбище возле Кэннон-Бич.

— Черт, — бормочу я, опуская подбородок на грудь. — Жаль слышать.

— Лейкемия. Диагноз поставили на поздней стадии, и у него не было ни единого шанса. Он скончался через три месяца после того, как мы узнали об этом. Ему было четырнадцать лет. — Шеви ставит пиво на колено и снова смотрит на меня. — В любом случае, если тебе когда-нибудь понадобится выход, дай мне знать. У меня тут валяется куча всякого дерьма, которое ты можешь сломать.

Улыбка сползает с моего лица, когда я выдыхаю дым