Следующие четыре часа военные сидели каждый в своей машине, их форма оливкового цвета темнела от пота. Вудс сжимал в руке гранатомет, а Фонг схватился за пулеметную башню. Так они пережили ночь. Позже, вернувшись в лагерь, друзья выпили в кабинете у Фонга, посмеялись, обсудили бейсбол, джаз и философию.

Во время службы во Вьетнаме Фонг был доверенным лицом Вудса. Наверняка такая крепкая дружба неизбежна, если вверяешь кому-то свою жизнь. Наверняка они сблизились, потому что оба выделялись из общей массы: Вудс, чернокожий американец, вырос на юге страны во времена сегрегации, а Фонга половина вьетнамцев считала заклятым врагом — он служил в армии под командованием у белых американских генералов. Как бы там ни было, прежде чем Вудс покинул Вьетнам, они с Фонгом поклялись найти друг друга, когда бомбежки, авианалеты и напалмовые рейды закончатся. Ни один, ни другой не знали, что видятся в последний раз.

Сайгон пал, а спустя месяц и одну неделю командующие северовьетнамской армией схватили влиятельного полковника Фонга. Его отправили в исправительный лагерь, где пытали, морили голодом и гоняли на принудительные работы.

Прошел год, Фонг умер в возрасте сорока семи лет, находясь под арестом. Его могилу обнаружили только через десять лет: дети половника эксгумировали останки и перезахоронили неподалеку от его родной провинции. На надгробии значится: Выонг Данг Фонг.

Однако Эрл Вудс называл своего друга не иначе как Тайгером[26] Фонгом, или просто Тайгером, за его хладнокровие и жесткость в бою.

30 декабря 1975 года, за год до смерти Тайгера Фонга, на другом конце света, за тысячи километров от тюремной камеры полковника, в калифорнийском городе Сайпресс Эрл качал на руках новорожденного сына. Мальчика назвали Элдриком, но, заглянув малютке в глаза, отец подумал, что нужно дать ему имя в честь старого друга Тайгера. «Однажды он увидит моего сына по телевизору и скажет: „Наверное, это мальчишка Вудса“, и мы встретимся снова», — поделился Эрл в одном интервью.

Причиной смерти Тайгера Фонга стала сердечная недостаточность, вызванная истощением от работ и недоеданием. Но в течение восьми коротких месяцев, с 1975 по 1976 год, два самых важных для Эрла Вудса Тайгера жили на одной планете: один — в финале своей жестокой истории, а другой — в начале пути к собственному предназначению. Прозвище «Тайгер» и сам Эрл на какое-то время превратились в мост.

Когда Эрл наконец узнал о смерти Тайгера Фонга, Тайгер Вудс уже выиграл свой первый турнир «Мастерс»[27]. «Боль утраты со мной навечно, — сказал Эрл. — Я снова пережил забытые чувства, как в бою».

Помню день, когда ты впервые пошла на службу в церковь. Отец Джуниора — светлокожий мужчина из Доминиканы, а его мать — темнокожая кубинка. Они посещали баптистскую церковь на Проспект-авеню, где никто не спрашивал, почему у них такое раскатистое «р» и откуда они на самом деле. Я уже несколько раз ходил с ними: в субботу я оставался у Рамиресов с ночевкой, а в воскресенье утром просыпался на службе в лучшем костюме Джуниора. В тот день ты решилась принять приглашение Дионны и тоже пойти — из вежливости, а еще потому что в церкви раздавали продукты, у которых вот-вот истечет срок годности, подарок от местных супермаркетов.

Мы с тобой были там единственными азиатами. Но когда Дионна и Мигель представили нас своим друзьям, те ответили приветливыми улыбками. «Добро пожаловать в дом нашего отца», — повторяли прихожане. Я никак не мог понять: неужели все присутствующие родственники? Неужели у всех один отец?

Напор, сила и тон голоса пастора околдовали меня; проповедь о Ноевом ковчеге изобиловала сомнениями и риторическими вопросами, вслед за которыми повисали театральные паузы, они усиливали эффект от слов. Мне понравилось, как пастор жестикулировал: его руки не замирали ни на секунду, словно он стряхивал предложения с себя и кидал их в нас. Прежде я не видел ничего подобного; та проповедь была похожа на волшебство, какое изредка мелькало в рассказах Лан.

Однако в тот день именно песня помогла мне по-новому взглянуть на мир, то есть на тебя. Как только пианист и органист взяли первые глубокие аккорды госпела «Он смотрит на воробья», все прихожане поднялись, зашаркали и вскинули руки вверх, некоторые даже покрутились вокруг себя. Сотни подошв и каблуков отбивали ритм по деревянному полу. Кружились и вились фалды пальто и шарфы, кто-то вцепился мне в запястье. Твои ногти побелели, все глубже вдавливаясь мне в кожу. Ты обратила лицо к фреске с изображением ангелов под потолком и, закрыв глаза, что-то шептала.

Сначала я не мог разобрать ни слова — кругом кричали и хлопали. Церковь превратилась в калейдоскоп движения и цвета, густые ноты органа и трубы прорывались сквозь гомон духового оркестра. Я с трудом высвободился из твоей хватки. Наклонившись к тебе, сквозь мелодию песни я услышал, как ты говоришь со своим отцом. С настоящим отцом. По щекам текли слезы, ты почти кричала.

— Где ты, Ба? — переминаясь с ноги на ногу, по-вьетнамски строго спросила ты. — Где ты, черт возьми? Забери меня! Забери меня отсюда! Вернись и забери меня.

Наверняка в тот день в церкви впервые заговорили на вьетнамском. Однако никто не оглянулся на тебя в недоумении. Никто не задержал взгляд на этой азиатке с белой кожей, которая что-то говорила на своем языке. На церковных лавках другие прихожане тоже восклицали от воодушевления, радости, злости или гнева. Сама песня позволяла слушателям отпустить себя и не стыдиться этого.

Я уставился на гипсовую статую Иисуса размером с годовалого ребенка на стене около кафедры. Он разглядывал свои окаменелые пальцы ног с выражением замешательства и усталости на лице, словно только что проснулся и обнаружил, что теперь навсегда приколочен к нашему миру. Я так долго смотрел на него, что когда перевел взгляд на твои белые кроссовки, ожидал увидеть лужу крови у тебя под ногами.

Несколько дней спустя на нашей кухне заиграла песня «Он смотрит на воробья». Ты сидела за столом и оттачивала техники маникюра на резиновых руках. Дионна дала тебе кассету с церковными песнопениями, и ты мурлыкала их себе под нос за работой, а тем временем кисти рук, отделенные от тел, распускались, как цветы, на кухонном столе, ногти были аккуратно покрашены в конфетные цвета, а ладони раскрыты, как в тот день в церкви. Но если у друзей Рамиресов ладони были смуглые, то у нас на кухне лежали розовые и бежевые манекены — их выпускали только таких цветов.

1964 год. Когда начальник штаба ВВС США генерал Кертис Лемей начинал кампанию бомбардировок Северного Вьетнама, он сказал, что планирует вбомбить вьетнамцев «обратно в каменный век». То есть уничтожить народ — значит отправить его в прошлое. Американские военные сбросили более десяти тысяч тонн снарядов на страну размером не больше штата Калифорния. Такой статистики не было за всю Вторую мировую войну.